[Aleksej]

Миафизитство

Скандал со смещением Нестория довольно быстро забылся. Несторий не был популярной фигурой. Нетерпимый властный аскет, превратившийся в изгнанника, вызывал легкое сочувствие, т.к., собственно, если его удаление и было делом скорее политическим, то сам он нимало не сделал для того, чтобы приобрести друзей.

Нестория поддерживала только Сирия, да и Сирия помирилась с Египтом после кирилловской энциклики «Да возрадуются Небеса». Иоанн Антиохийский не стал доводить дела до схизмы и счел за лучшее закрыть глаза на некрасивые действия Кирилла Александрийского, тем более, что сам Кирилл облекся молчанием и перестал тревожить соседей.

Только брат Нестория – святитель Феодорит Киррский – хранил верность формулам Федора Мопсуестийского и не соглашался предавать Нестория.

Его к этому еще понудят силой…

Итог Ефесского собора – не мир, а перемирие. Сирийских формул держаться перестали, но формулы Кирилла принимать не спешили. И вот почему.

Кирилл верно доверял интуиции в богословских вопросах. Он понимал, что без реального единения Божества Логоса - Второй Ипостаси Троицы – с человечеством – спасение невозможно. Если не было истинного усыновления человека, не было и истинного спасения.

Несторианский перекос в богословии приводил к констатации пришествия в мир либо очередного учителя мудрости, славного пророка, или – к чуждому христианству пониманию воплощения, как соединения двух ипостасей – Бога и человека, слияния двух мыслящих субъектов. А это уже не христианство, а индуизм с его шактьявеша-аватарами. По слову святителя Иринея «Христос стал человеком, чтобы человек стал богом». И то, что богом стал единственный человек – Иисус из Назарета, - а именно это нужно признать при логическом развитии тезиса о двухсубъектности, - не могло удовлетворить мыслящих христиан. Христианство в такой интерпретации ничуть не лучше любых других религий.

Верно доверяя интуиции, Кирилл слишком легко доверялся авторитетам и цитатам. Уверившись однажды, что фраза μία φύσις τоύ θεоϋ Λόγоυ σεσαρκωμένη принадлежит святителю Афанасию Александрийскому, он пронес ее хоругвью через весь спор с Несторием и на фразе этой споткнулись, как его сторонники, так и противники.

По первым двум ее словам «миа фисис» - было названо учение последователей Кирилла Александрийского. Миафизитство. Для разделения миафизитства от его крайнего варианта – ереси Евтихия, последнюю называют монофизитством. Это просто техническое разделение.

Кирилл не видел в формуле Аполлинария ничего неправославного. Действительно, если читать самого Кирилла, то можно заметить, что он вкладывал в термин фисис новое значение. Он понимал фисис, как Василий Кесарийский понимал ипостасис. Христос для Кирилла «единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству, ибо (в Нем) совершилось соединение двух естеств» (см. его письмо к Иоанну Антиохийскому в соответствующей главе).

Но богословие Кирилла, опирающееся на интуитивное понимание им сути спасения, не было тождественным богословию его последователей, также плохо употреблявших термины, но, к тому же, не имевших кирилловского дара.

Последнее письмо Кирилла датируется 433 годом. С этого года, до самой своей смерти в 444 году Кирилл погрузился в красноречивое молчание. Пока он был жив, никто не осмеливался возобновлять богословских споров, помня крутой нрав египетского архиепископа-сопрефекта.

Кирилл, хоть и правил Александрией тридцать лет и, казалось, был вечным, вечным не был. По его кончине началась смута.

Почва была подготовлена и удобрена. С одной стороны, Кирилла превозносили александрийцы, с другой – прямо ненавидели «восточные».

Святитель Феодорит Киррский пишет уничтожающий некролог:

«Отшествие его обрадовало оставшихся в живых, но опечалило, может быть, умерших; и можно опасаться, чтобы они, слишком отягченные его сообществом, опять не отослали его к нам».

Прочтем письмо епископу Домну полностью:

«Наконец, хотя и поздно, умер злой человек. Ибо добрые и благодетельные люди переселяются туда прежде времени, а злые живут весьма долговременно.

Я думаю, что промыслительный Раздаятель всех благ раньше времени избавляет первых от человеческих скорбей и, как победителей, освобождает от борений и переводит в лучшую жизнь; жизнь эта, бессмертная, без печали и беспокойства, обещана в награду тем, которые борются за добродетель. Любителям же и совершителям зла Он попускает дольше пользоваться настоящею жизнью или для того, чтобы они насытились злобою и после научились добродетели, или для того, чтобы терпели наказание и в этом мире, за свои вредные нравы обуреваясь в течение долгого времени горестными и бедственными волнами настоя щей жизни.

А его, несчастного (Кирилла Александрийского), Правитель душ наших не оставил, подобно другим, далее наслаждаться тем, что кажется увеселительным, но, зная злобу этого мужа, ежедневно возраставшую и вредившую телу Церкви, отторг, словно некую язву, и отъял поношение от сынов Израиля (1 Пар. 17, 26).

Отшествие его обрадовало оставшихся в живых, но опечалило, может быть, умерших; и можно опасаться, чтобы они, слишком отягченные его сообществом, опять не отослали его к нам или чтобы он не убежал от тех, которые отводят его (в подземный мир), как тиран циника Лукиана.

Итак, надо позаботиться (и твоей святости нужно особенно предпринять эту поспешность) приказать обществу носильщиков умерших положить какой-нибудь величайший и тяжелейший камень на гробницу, чтобы он (Кирилл) опять сюда не пришел и снова не стал доказывать нетвердые мнения.

Пусть он возвещает новые догматы находящимся в аду и пусть там разглагольствует днем и ночью, как хочет. Ибо мы не боимся, чтобы он и их разделил, говоря публично против благочестия и окружая смертью бессмертное естество. Ведь его закидают камнями не только те, которые научены Божественному, но также и Немврод, и Фараон, и Сеннахирим, и всякий подобный им противник Бога.

Но я без причины стал бы говорить много: ибо он, несчастный, молчит поневоле. Изыдет, говорит Писание (Пс. 145, 4), дух его, и возвратится в землю свою: в тот день погибнут вся помышления его. Он же имеет и другое молчание. Ибо обнаженные дела его связывают язык, зажимают рот, обуздывают чувство, заставляют молчать, принуждают клониться к земле.

Поэтому я плачу и рыдаю о несчастном, ибо весть о его смерти доставила мне не чистое удовольствие, а смешанное с печалью. Я радуюсь и услаждаюсь, видя общество церковное освобожденным от такого рода заразы, но печалюсь и рыдаю, помышляя, что он, жалкий, не успокоился от зол, но умер, покушаясь на большие и худшие. Ибо он, как говорят, бредил возмутить и царствующий город, и снова противоборствовать благочестивым догматам и обвинить твою святость, почитающую их. Но Бог видит и не презрел: Он наложил узду на его уста и удила на его губы и возвратил его в землю, из которой он взят (Ис. 37, 29). Да будет же, по молитвам твоей святости, чтобы он снискал милосердие и прощение и чтобы безмерная милость Божия победила его злобу.

Прошу твою святость освободить нас от смущений душевных. Ибо многочисленные и разнообразные слухи несутся со всех сторон и смущают нас, возвещая общие бедствия. Некоторые говорят, что и твое благоговение против воли отправляется в народное собрание. Я доныне презирал как ложное то, что разглашается; а так как увидел, что все говорят одно и то же, то счел необходимым узнать истину от твоей святости для того, чтобы нам или посмеяться над этим как ложным, или по справедливости оплакать как истинное».

Евтихий и собор патриарха Флавиана

На богословие Кирилла последовала реакция. Самая масштабная из всех богословских реакций. Самая трагическая.

Если Ефес вовлек в схизму незначительную часть сирийских христиан, то реакция на Ефес впервые едва не разорвала Церковь на клочки, оставив за бортом Вселенского православия древние апостольские Церкви, известные сейчас, как Ориентальные Церкви или Дохалкидонские Церкви. К ним относят и Ассирийскую Церковь Востока, что неверно, т.к. эта схизма возникла, как реакция на Ефес и справедливо называть ее Доефесской Церковью.

Воду начал баламутить Дорилейский епископ Евсевий. Он был активным участником спора Кирилла с Несторием и, в отличие от других, забывать спора не желал. Евсевий дружил с полуграмотным архимандритом крупного монастыря в предместье Константинополя – Евтихием.

Фанатичный чернец, не получивший хорошего образования, но хорошо образовавший себя в беседах с Евсевием, пошел дальше дорилейского ординария. Евсевий удивлялся, как резко и круто поменялся Евтихий. В приватной беседе с Евтихием в 448 году, Евсевий предупреждал его об опасностях выбранного пути, но тщетно. Евтихий уже был сектантом и учителем себе самому.

Евтихий был тверд в благочестии, но слаб умом. Он так и не понял, в чем был неправ Несторий, но зато придумал себе миф о Нестории. По мнению Евтихия, стыд и срам – сравнивать природу Христа с природой человека. Архимандрит развенчивал исторического Христа, а главное – развенчивал сторонников антиохийской богословской школы. Заведя громадную переписку, Евтихий сосредоточился на фигуре святителя Феодорита Киррского – последнего защитника Нестория. Феодорит Киррский – кристально чистый человек, не боявшийся ничего и никого - даже императора, конечно, не смолчал и начал обличать Евтихия.

Постепенно закручивались колтуны, распутать которые так и не смогли. Их просто обрубили.

Между епископом Дорилейским Евсевием и архимандритом Евтихием пролегла глубокая мрежа. Два друга рассорились, и в их ссору постепенно вовлеклось выше имперское общество. Император, замолчавший в свое время анафематизмы Кирилла, теперь объявил их эталоном правоверия, а Константинопольский патриарх Флавиан – мирный и всепрощающий, был вынужден собирать Поместные соборы для разрешения конфликтов.

Нужно упомянуть и то, что самого константинопольского архиепископа не очень привечали при дворе. Флавиан имел несчастье поссориться с Хризафием – придворным евнухом и тот затаил. По женски. Мелко. Злобно.

Задумав удалить регентшу Пульхерию, он наплел императору Феодосию сказку о неумеренно благочестивой ее жизни. Император, и сам не слишком радовавшийся присутствию у своих дверей августы, принуждал Флавиана поставить ее в диаконисы, - полностью таким образом нейтрализовав. Флавиан предупредил Пульхерию о готовящемся посвящении, и та на время удалилась, избежав опоясания орарем.

Это было началом травли архиепископа при дворе и предопределило его судьбу в богословской сваре.

Рок вошел в цикл. На кафедре Александрии восседал преемник Кирилла – Диоскор, впитавший все традиции политиканства своих предшественников. Три египетских архиепископа передавали друг другу ненависть к Константинополю, как вирус. Феофил уничтожил Хризостома, Кирилл – Нестория, теперь Диоскор поглядывал на Флавиана. Тем более, что ситуация была благоприятной. Евтихий защищал учение Кирилла – почти непререкаемого авторитета, богословствовавшего в традициях Александрии; защитником антиохийского богословия был опальный Феодорит, а примиритель Флавиан был не в чести при дворе.

В 448 году Флавиан собрал Поместный собор для решения канонических неурядиц. Среди прочих, на соборе присутствовал Евсевий Дорилейский. По окончании заседаний, когда патриарх уже готовился распустить соборян, Евсевий попросил слова. Он огласил прямой донос на Евтихия.

Доводы были убийственными. Пораженный Флавиан попытался решить дело миром, понуждая епископа встретиться с Евтихием и уладить разногласия, но Евсевий был непреклонен. Он настоял на внесении доклада в соборные акты. Это было началом расследования самой страшной ереси и преддверием двух соборов - Второго Ефесского ("разбойничьего") и Халкидонского.

Собираются следующие заседания и на них Евсевий требует пригласить для разбирательства самого Евтихия. Посланники находят того в монастыре сказавшимся больным. Евтихий согласен подписать любые постановления и соглашается с исповеданием Кирилла и исповеданием Ефеса. Со слов посланников, Евтихий обмолвился, что не читал у отцов, что Христос был единосущен нам. Этого было достаточно.

Дорилейский епископ не забыл собственного адвокатского прошлого. Он умел соблюсти все формальности. Несмотря на попытки Флавиана ограничиться приватным раскаянием Евтихия, Евсевий добивается троекратного вызова архимандрита на собор. Евсевий знал, что после третьего отказа, собор правомочен решить судьбу Евтихия самостоятельно. Велика власть епископов. Страшно ссориться с теми, кто простую интеллектуальную несостоятельность может представить угрозой православию.

Второе приглашение было вручено Евтихию в руки. «Чего они хотят от меня? Я стар и хил, архиепископ и Собор знают это хорошо; они знают также, что я дал обет не выходить из этого монастыря до самой смерти». Предчувствуя и третье приглашение, старец готовит доверенных монахов и присылает их вместо себя на соборное заседание.

Третье послание было вручено при почти детективных обстоятельствах. Евтихий, задумав опередить правовую процедуру получения заключительного вызова, посылает монастырских клириков к патриарху и соборянам. Те, однако, прощаются с клириками, не выслушав толком и приветствия. Евтихий, ожидая посланцев, получает все-таки повестку на руки, и уже не спорит с легатами собора, а только просит отсрочки. Соборяне дают отсрочку без лишних слов, а сам Евтихий вновь посылает клириков с уверением, что подпишет любое определение веры, содержащее учение Никеи и Ефеса.

Провал обвинения, прекрасно понимаемый Евсевием Дорилейским. Адвокат не был бы адвокатом, если бы не восстал против такого примирения. Евсевий поднимает шум. Говорит, что обвинял Евтихия не за будущее, а за прошлое. Напрасно Флавиан заверяет его, что, перед оправданием Евтихия, должно быть уличение, – Евсевий не был намерен сдавать позиции, и не сдал бы их, если бы не милосердие патриарха, давшего архимандриту четыре дня отсрочки и не хотевшего ничего и слушать об отмене своего решения.

Евтихий тоже времени даром не терял. Оказалось, что давний недруг Флавиана – евнух Хризафий – крестник архимандрита. Хризафий, понимая, что у него появился новый шанс наперчить Флавиану, выдает Евтихию конвой солдат, якобы для защиты от покушения.

Картина нелепая. Старец в окружении имперской охраны ездит по монастырям, агитируя за себя и, одновременно, лжет посланникам о нездоровье. Евтихий решительно отказывался думать.

Соборяне очень удивились, увидев в назначенный день не смиренного чернеца, пришедшего с раскаянием, а почти чинушу, явившегося в окружении телохранителей и с двумя сопровождающими – силенциарием и патрицием Флоренцием. Последний пришел по настоянию самого императора, которого успели предупредить о смуте. Начальник охраны четко дал понять патриарху, что впустит Евтихия только при условии отпустить его по окончании с миром.

Евтихий не оправдывался. Он тщательно подбирал выражения. Евсевия, запальчиво требовавшего ответа, осаживал патриций. На вопрос о том, единосущен ли Христос нам по плоти, Евтихий ответил, что не дерзает рассуждать о плоти Господа, но Дева Мария нам единосущна.

Внимательно читая аргументы Евтихия, можно заметить, что основная беда монаха – в недостатке образования. Он очень верно рассуждал об ипостаси Христа. Но спрашивали-то у него не об ипостаси, а о естестве. Он силился предвосхитить «сложную ипостась» Леонтия Византийского, но не умел донести мысли до соборян и даже не вполне понимал сути вопросов. «До сих пор я этого не говорил, — пытался вывести на суть Евтихий, — так как я исповедую, что тело Его есть тело Бога, — понимаете ли вы, что я хочу этим сказать? — то тело Бога я и не признавал телом человека, но называл его телом человеческим, потому что Господь воплотился от Девы. Если надо говорить, что Он не только от Девы, но и единосущен нам, то, хотя я этого и не говорил прежде, теперь готов повторить это, так как ваше святейшество так сказали».
//Этот и последующий тексты, если особо не оговорено, даны по: Деяния вселенских соборов. – Том четвертый (Халкидон). - Казань: Духовная Академия, 1908 г.

Ключевая фраза: «Не телом человека, но телом человеческим». Кажется, еще немного, и Евтихий перешагнет умственную немощь и прямо перед обвинителями сформулирует православное исповедание. Но, увы... На прямой вопрос: «Признаешь ли ты, что Господь наш Иисус Христос, родившийся от Девы, единосущен нам и состоит из двух естеств после воплощения?», архимандрит выдает полную абракадабру: «Исповедую, что Господь наш состоял из двух естеств до соединения; а после соединения я исповедую в Нем только одно естество».

Где уж Евтихий разглядел в Логосе два естества до воплощения – ведает только Евтихий. Ясно стало и то, что двух естеств после воплощения Евтихий не признает. В последнем он четко следует Кириллу Александрийскому (а точнее – Аполлинарию, доверчиво принятому Кириллом за Афанасия) и его формуле: «Одна природа Бога Слова воплощенная» (μία φύσις τоύ θεоϋ Λόγоυ σεσαρκωμένη).

Отметившись такой странной фразой, Евтихий еще и добавил углей себе на голову, отказавшись предать анафеме неправославные мнения, заявив, что анафемствуя их, он анафемствует святых отцов.

Мнения соборян разделились. Сторонники Евсевия говорили о немедленном низложении. Меньшинство предлагало Евтихию раскаяться и заслужить помилования. Но Евтихий неправославия в себе не видел и не боялся осуждения. Он ведь только следовал Афанасию Александрийскому и Кириллу Александрийскому.

С него сняли сан и начальство над монастырем. Сняли громко. Настолько громко, что, расходясь с заседания, не услышали голоса старика, требовавшего внести в протоколы несогласие и право апелляции Риму и Александрии. Патриций сам передал требование об апелляции Флавиану, но тот заявил, что ничего об этом не знает. Самого благодушного можно вывести из себя упрямством. Очевидно, что Флавиан намеренно застопорил Евтихию пути отхода.

Начинается самое интересное. Нам доступна переписка главных действующих лиц дела о Евтихие. Сохранились, как письма предшествовавшие Халкидону, так и сопровождавшие Халкидон.

Евтихий был огорчен и раздосадован отказом в апелляции. Не приняли отлучения Евтихия и монахи обители. Патриарх приказывает возглашать анафемы Евтихию в церквах и запрещает монахам входить с ним в общение.

Архимандрит составляет две жалобы – папе Льву в Рим и императору Феодосию. Феодосий и сам пишет Льву. Папа, узнав обстоятельства дела, пишет императору, спустя почти две недели – Флавиану, и в конце - Евтихию.

«Епископ Лев Феодосию Августу.

Какую защиту приготовил Господь своей Церкви в вере вашей кротости, это открывается даже из тех писем, которые вы прислали ко мне; и мы радуемся, что в вас не только императорская, но и священническая душа: потому что, сверх императорских и публичных забот, вы имеете благочестивейшее попечение о вере христианской, т. е. печетесь о том, дабы в народе Божием не усиливались расколы, или ереси, или какие-либо соблазны; ибо тогда только будет в отличном состоянии и ваша империя, когда сохранится в ней исповедание единого Божества в вечной и неизменной Троице.

Что же касается до того возмущения, которое произошло в церкви константинопольской и которое могло так возбудить нашего брата и соепископа Флавиана, что он лишил общения пресвитера Евтихия, то об этом мы еще не могли с очевидностью разузнать. Ибо упомянутый пресвитер хотя послал чрез просьбу к апостольской кафедре жалобу на свою скорбь, впрочем он только кратко уведомил о некоторых вещах, утверждая, что он, сохраняющий постановления Никейского собора, напрасно обвинен в разности веры.

Записка же обвинителя его, епископа Евсевия, списки которой прислал к нам выше упомянутый пресвитер, никакой не заключает в себе очевидности обвинения; и хотя он наводит на пресвитера вину в ереси, а в чем она состоит, ясно не выразил, тогда как и сам епископ исповедует, что он держится определений Никейского собора.

Поэтому мы ниоткуда не могли ничего узнать. А так как и разум веры и похвальное попечение вашего благочестия вознаградили заслуги в этом деле: то необходимо уже не давать места какому-либо подлогу. Но прежде надлежит известить нас относительно того, в чем должно обвинять его, дабы прилично судить о том, что хорошо дознано.

К выше упомянутому же епископу я уже отправил письмо, из которого он может понять, как неприятно мне то, что он до сих пор молчит о случившемся, тогда как ему надлежало прежде всего позаботиться о том, чтобы донести нам обо всем. Впрочем мы надеемся, что он, хотя после нашего увещания, уведомит нас, так чтобы, приведши в ясность то, что доселе кажется скрытым, можно было судить о том, что согласно с учением евангельским и апостольским. — Дано первого числа мая, в консульство славнейших мужей Астерия и Протогена».

Папа, не столько впечатленный старцем, сколько напуганный императорскими вопросами, пишет патриарху Нового Рима.

«Возлюбленнейшему брату, епископу Флавиану, епископ Лев.

Когда христианнейший и милостивейший император, при своей святой и похвальной вере, заботясь о мире Церкви кафолической, прислал нам письма о том, что у вас произвело шум и смятения: то мы удивились твоему братству, как ты мог молчать пред нами о том, в чем состоял этот соблазн, и не счел за лучшее постараться, как можно скорее, уведомить нас об этом посланием твоего благочестия, дабы мы не могли сомневаться относительно справедливости совершившихся событий.

Ибо мы получили просьбу от пресвитера Евтихия, который жалуется, что он, по обвинению епископа Евсевия, незаслуженно отлучен от общения; особенно же жалуется на то, что он, быв позван на суд, присутствовал на нем и не отрицался быть, да притом утверждает, что на самом суде он предложил апелляционную просьбу, которая однако же не была принята. Этим обстоятельством он был вынужден выставить в городе Константинополе протесты.

Когда вышли у вас такие дела, мы до сих пор не знаем, по какой справедливости он отлучен от церковного общения. Итак, обращая внимание на это обвинение, мы хотим знать причину такого твоего поступка, равно как хотим, чтобы все было доведено до нашего сведения; ибо мы, желая, чтобы суды над священниками Господа были здравые, но не узнав всех обстоятельств, никакого не можем постановить определения в ту или другую сторону, пока достоверно не узнаем обо всем, что произошло.

А посему пусть твое братство известит нас подробнейшим донесением чрез благонадежное, преимущественно же способное, лице о том, какая возникла у вас новизна против древней веры, которая должна быть защищена самым строгим рассуждением. Ибо и церковное правило, и благоговейная вера благочестивейшего императора обязывают нас к великому попечению о мире христианском, дабы, пресекши разномыслия, ненарушимою сохранить кафолическую веру и, возвратив от заблуждения тех, которые защищают неправильное, оградить нашим авторитетом тех, которых вера была правая.

И в этом отношении не может представиться никакого затруднения; потому что упомянутый пресвитер признается в собственной просьбе, что он готов исправиться, если в нем найдется что-либо достойное укоризны. Ибо в таких случаях, любезнейший брат, нужно особенно заботиться о том, чтобы, без шума прекословий, и любовь сохранить и истину защитить.

И поэтому, так как любовь твоя видит, что мы по необходимости озабочены таким предметом, го пусть она поспешит объяснить нам, как можно полнее и яснее, то, что надлежало сделать прежде, дабы между показаниями разных сторон мы не обманулись каким-либо недоумением и дабы не питалось разномыслие, которое должно быть уничтожено в самых своих начатках; потому что в нашем сердце, по внушению Божественному, пребывает то правило, чтобы постановления досточтимых отцов, утвержденные свыше и относящиеся к прочности веры, не нарушались чьим-либо неправильным толкованием.

Бог да сохранит тебя невредимым, возлюбленнейший брат. — Дано 12 числа мая, в консульство славнейших мужей Астерия и Протогена».

А после - отвечает архимандриту.

«Возлюбленнейшему сыну, пресвитеру Евтихию, епископ Лев.

До нашего сведения довел ты письмом любви своей, что ересь несторианская старанием некоторых вновь воскресает. Мы с своей стороны пишем, что такая заботливость твоя нам приятна; ибо свидетельством такого твоего расположения духа служит самая речь, которую мы получили. Почему не сомневаемся, что Виновник веры кафолической Господь поможет тебе во всем. А мы, как только разузнаем полнее о тех, нечестием которых это сделалось, сочтем за необходимое, при помощи Божией, позаботиться о том, как бы исторгнуть с корнем нечестивую заразу, давно уже осужденную. Бог да сохранит невредимым тебя, сын возлюбленнейший. — Дано первого числа июня, в консульство славнейших мужей Постумиана и Зенона».

Патриарх отвечает папе, и из его ответа видно, как раздражен он на Евтихия. В письме он называет архимандрита лжецом. В письме он также упоминает готовящийся собор:

«Святейшему и блаженнейшему отцу и сосвященнику, Флавиан (желает) о Господе всякого блага.

Нет ничего достопочтеннее для священников, как благочестие и правильное проповедание слова истины, что и сам ты знаешь, возлюбленнейший Богу. Ибо в этом состоит вся наша надежда на спасение и воздаяние обещанных благ. Поэтому мы должны делать все и подвизаться за истинную веру, за изложения (веры) и учение святых отцев, так чтобы всегда и при всех потрясениях оставалось все это целым и невредимым.

Итак, необходимо было нам, когда мы увидели в настоящее время, как нарушается православная вера и возобновляются ереси Аполлинария и Валентина монахом Евтихием, не презирать этого, но для предостережения народа обнаружить это открыто. Ибо этот Евтихий, удерживая в себе скрытую болезнь развращенного учения, злоупотребляя нашею кротостью, недобросовестно и бесстыдно начал распространять между многими собственное нечестие, говоря, что прежде вочеловечения нашего Спасителя Иисуса Христа были два естества — божеское и человеческое, а после их соединения в Нем стало одно естество; он не знает ни того, что говорит, ни того, что утверждает {1 Тим. 1, 7). Ибо единение двух, сошедшихся во Христе, естеств, состоит не в том, будто эти естества слились своими свойствами вместе, воедино, но в том, что свойства естеств пребывают совершенными во взаимном общении.

Присовокупил он еще и другое нечестие, утверждая, что тело Господа, образовавшееся от Марии, не есть нашего существа и не человеческого состава; но хотя и называет его человеческим, однако же не признает его односущественным ни нашим телам, ни родившей Его по плоти.

И это он говорил, не смотря на то, что в деяниях святого вселенского собора, бывшего в Ефесе, прямо сказано в посланиях против нечестивого Нестория так: «хотя соединились вместе различные естества: но один есть Христос, Сын Божий, в двух естествах; не так впрочем, чтобы уничтожилось в Нем различие естеств по причине их соединения, но, лучше сказать, чрез неизреченное и непостижимое сочетание во едино божества и человечества, для нас один стал Господь Иисус Христос».

И это не неизвестно твоей святости, так как ты вполне читал деяния, бывшие в Ефесе. Евтихий, считая их за ничто, нимало не думает о том, что он подлежит наказанию, определенному на том святом вселенском соборе, так как чрез его слова и выражения многие простейшие в вере вводятся в заблуждение относительно сего предмета.

Посему-то, когда он был обвинен достойнейшим уважения Евсевием, и после того, как, быв призван на собор, произнес собственными словами свойственное ему учение, мы осудили его, как чуждого истинной веры, что покажут вашей святости все действия, какие постановлены нами против него и о которых мы выскажем в сих наших письмах.

Справедливым считаю известить вас и о том, что тот же Евтихий, заслуживший справедливое каноническое осуждение, который своими последующими действиями должен бы загладить первые и совершенным покаянием и многими слезами умилостивить Бога, а также и наше сердце, сильно сокрушенное его падением, облегчить истинным раскаянием, не только ничего этого не сделал, но даже покусился совсем возмутить нашу церковь, публично распространяя на наши будто бы несправедливости жалобы, исполненные злоречия, и сверх сего принося моления благочестивейшему и христолюбивейшему императору, также полные высокомерия и дерзости, и таким образом попрал все божественные правила.

Но когда шли таким образом дела, мы получили от вашей святости письма чрез достойного удивления нашего сочлена Пансофия, из которых узнали, что тот же Евтихий отправил к вам просьбы, исполненные всякой лжи и коварства, утверждая, что он во время суда предложил апелляционные жалобы и на меня и на самый этот святой собор, призывая быть судиею ваше святейшество, — чего никак не было им сделано.

Он солгал и в этом деле, надеясь чрез ложь привлечь к себе благосклонность вашу.

Итак, святейший отец, ты, который был возмущен всем тем, что поднято им и произведено как против меня, так и против святейшей Церкви, и что делается теперь, — с свойственною тебе правотою, действуй право, как этого требует священство, исполняя долг собственный и общий, и правило святых церквей, а также укрепи веру благочестивейшего и христолюбивейшего императора нашего.

Ибо дело наше требует только вашего утешения и защищения, чем должны вы, по собственному сознанию, привести все к миру и спокойствию. Ибо, таким образом, ересь, которая возникла, и смятения, которые произведены ею, при содействии Божием и чрез ваши письма, весьма легко низложатся, не будет нужды и в соборе, который уже объявляется, дабы чрез это каким-либо образом во всех концах не возмутились и святейшие церкви. Я и все, которые со мною, приветствуем все братство, которое с вами.

Будь невредимым о Господе, для Церкви и для нас, и молись за нас, благочестивейший и святейший отец!».

Получив, т.о., разъяснение о причине поступков патриарха, папа пишет знаменитое «Окружное послание», надписываемое обычно «Против ереси Евтихия». В послании он, однако, советует смягчить суд над чернецом и дать ему шанс одуматься:

«Возлюбленному брату Флавиану Лев епископ.

Прочитав послание твоей любви, так запоздавшее к нашему удивлению, и рассмотрев порядок епископских деяний, наконец мы узнали, какой случился у вас соблазн и восстал против чистоты веры, и то, что прежде казалось тайною, ныне сделалось для нас явным. Таким образом Евтихий, удостоенный было имени и сана пресвитерского, оказался весьма безрассудным и столь великим невеждою, что и к нему могут быть отнесены слова пророка: не восхоте разумети еже ублажити (делать добро), беззаконие умысли на ложи своем (Псал. 35, 4-5). А что беззаконнее, как нечестиво умствовать о вере и не следовать мудрейшим и опытнейшим? Но сему-то безумию подвергаются те, которые, встретив в чем либо неясном затруднение к познанию истины, прибегают не к пророческим изречениям, не к писаниям апостольским, и не евангельскому авторитету, а к самим себе; и таким образом, не захотев быть учениками истины, становятся учителями заблуждения. Ибо какие мог приобрести успехи в знании священных книг Ветхого и Нового Завета тот, кто не уразумел первых слов самого символа? И что по всей вселенной исповедуется устами всех возрожденных, того еще не понимает сердцем этот старик.

Поэтому, не зная того, что должно думать о воплощении Бога Слова, и не желая потрудиться на широком поприще священных писаний, чтобы сподобиться света ведения, он должен бы был принять внимательным слухом по крайней мере то всеобщее и единогласное исповедание, которое исповедуют все верующие: «веруем в Бога Отца Вседержителя, и в Иисуса Христа, единородного Сына Его, Господа нашего, родившегося от Духа Святого и Марии Девы». Этими тремя изречениями ниспровергаются ухищрения всех почти еретиков.

Ибо когда веруем, что Бог есть и Вседержитель и вечный Отец, то этим уже доказывается, что Сын совечен Ему, и ничем не разнствует от Отца: потому что рожден от Бога Бог, от Вседержителя Вседержитель, от вечного совечный, а не позднейший по времени, не низший по власти, не разнственный по славе, не отдельный по существу.

Он же — вечного Отца вечный Единородный родился от Святого Духа и Марии Девы. Это временное рождение ничего не убавило у того божественного и вечного рождения, и ничего к нему не прибавило, но всецело предало себя на спасение заблудшего человека, чтобы и смерть победить, и силою своею сокрушить диавола, имущего державу смерти (Евр. 2, 14). Ибо мы не могли бы победить виновника греха и смерти, если бы нашего естества не воспринял и не усвоил Тот, которого ни грех не мог уязвить, ни смерть — удержать в своей власти. Он зачался от Духа Святого во чреве Матери Девы, которая как зачала Его пребыв девою, так и родила сохранив девство.

Но если он не мог почерпнуть точного понятия из этого чистейшего источника христианской веры, потому что он собственным ослеплением затемнил для себя блеск очевидной истины: то обратился бы к учению евангельскому, где Матфей говорит: книга родства Иисуса Христа, сына Давидова, сына Авраамля (Мф. 1, 1); поискал бы наставления также в проповеди апостольской, и читая в послании к Римлянам: Павел раб Иисус Христов, зван апостол, избран в благовестие Божие, еже прежде обеща пророки своими в писаниих святых, о Сыне своем, бывшем от семене Давидова по плоти (Рим. 1, 1-3); с благочестивою любознательностью приступил бы к книгам пророческим, и нашел бы обетование Божие данное Аврааму: и благословятся о семени твоем вси языцы (Быт. 22, 17).

А чтобы не недоумевать о свойстве сего семени, пусть последовал бы апостолу, который сказал: Аврааму же речени быша обеты и семени его; не глаголет же: и семенем, яко о мнозех, но яко о едином: и семени твоему, иже есть Христос (Гал. 3, 16).

Пусть также внял бы внутренним слухом своим пророчеству Исаии, который говорил: се дева во чреве зачнет, и родит Сына, и нарекут имя ему Эммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог (Ис. 7, 14; Мф. 1, 23); прочитал бы с верою и сии слова того же пророка: Отроча родися нам, Сын и дадеся нам, егоже начальство на раме Его; и наречется имя Его: велика совета Ангел, Чуден, Советник, Бог крепкий, Князь мира, Отец будущаго века (Ис. 9, 6).

Тогда не стал бы говорить, пустословя, будто Слово стало плотию так, что Христос, рожденный из девической утробы, имел образ человека, а не имел истинного тела (такого же, как тело) Матери. Не потому ли, может быть, он признает Господа нашего Иисуса Христа не имеющим нашего естества, что ангел, посланный к благословенной Марии, говорил: Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит тя; темже и раждаемое (от тебя) свято, наречется Сын Божий (Лук. 1, 35), т. е. так как зачатие Девы было действие божественное, то и плоть зачатого не была от естества зачавшей?

Но это рождение, исключительно удивительное и удивительно исключительное, должно быть понимаемо не так, чтобы необыкновенностью рождения уничтожилось свойство рода. Плодотворность Деве дарована Духом Святым; а истинное тело заимствовано от (ее) тела. И когда таким образом Премудрость созидала себе дом, Слово плоть бысть, и вселися в ны (Ин. 1, 14), т. е. в той плоти, которую Оно заимствовало от человека, и которую одушевило духом жизни разумной.

Таким образом; при сохранении свойств того и другого естества и при сочетании их в одно лице, воспринято величием уничижение, могуществом немощь, вечностью смертность. Для уплаты долга естества нашего, бесстрастное естество соединилось со страстною природою, дабы один и тот же, Ходатай Бога и человеков, человек Христос Иисус (1 Тим. 2, 5), и мог умереть по одному (естеству), и не мог умереть по другому, как того и требовало свойство нашего врачевания.

Посему истинный Бог родился в подлинном и совершенном естестве истинного человека: всецел в своем, всецел в нашем. Нашим же называем то, что Творец положил в нас в начале, и что Он восхотел возвратить нам. Ибо в Спасителе не было и следа того, что привнес в человека искуситель, и что прельщенный человек допустил (в себя). И хотя Он сделался причастным человеческих немощей, но отсюда не следует, что сделался участником и наших грехов. Он воспринял образ раба без скверны греха, возвеличивая человеческое, и не уменьшая божественного: потому что то истощание, по которому невидимый соделался видимым, и по которому Творец и Владыка всех тварей восхотел быть одним из человеков, было снисхождением Его милосердия, а не недостатком могущества.

Посему, Тот, который, пребывая в образе Божием, сотворил человека, Он же самый соделался человеком, приняв образ раба. Оба естества сохраняют свои свойства без всякого ущерба. Как образ Божий не уничтожает образа раба, так и образ раба не умаляет образа Божия. А так как диавол хвалился тем, что прельщенный его коварством человек лишился божественных даров и, обнажившись от блага бессмертия, подпал строгому приговору смерти, а он (диавол) в своем бедственном положении нашел некоторое утешение в том, что имел участника своей измены, что будто и Бог, по требованию своего правосудия, переменил свое определение о человеке, которого сотворил для такой чести: то открылась нужда в домостроительстве тайного совета для того, чтобы и неизменяемый Бог, которого воля не может лишиться свойственной ей благости, исполнил, посредством сокровеннейшего таинства, первое о нас определение своей любви, и человек, впавший в грех по коварству злобы диавольской, не погиб вопреки божественному намерению.

Итак, Сын Божий, низойдя с небесного престола, приходит в сии дольние (страны) мира, и не разлучаясь от славы Отца, рождается новым способом, новым рождением. Новым способом, потому что Невидимый в собственном (естестве) стал видимым в нашем, Непостижимый благоволил соделаться постижимым, Предвечный начал быть во времени, Господь вселенной восприял образ раба, сокрыв безмерность своего величия, Бесстрастный Бог не возгнушался сделаться человеком могущим страдать, и Бессмертный — подвергнуться закону смерти.

Новым же рождением рожден Он, — потому что непорочное девство не познало похоти, и между тем доставило вещество плоти. Итак, Господь принял от Матери естество, но не грех. А из того, что рождение это чудно, не следует, что естество Господа нашего Иисуса Христа, рожденного из утробы Девы, отлично (от нашего).

Ибо Тот; который есть истинный Бог, есть вместе и истинный человек. И если уничижение человека и величие божества взаимно соединились, то в этом единстве нет никакого превращения. Ибо как Бог не изменяется чрез милосердие, так человек не уничтожается чрез прославление. Каждое из двух естеств в соединении с другим действует так, как ему свойственно: Слово делает свойственное Слову, а плоть исполняет свойственное плоти. Одно из них сияет чудесами, другое подлежит страданию. И как Слово не отпало от равенства в славе с Отцом, так и плоть не утратила естества нашего рода.

Ибо один и тот же (об этом часто нужно говорить) есть истинно Сын Божий и истинно сын человеческий: есть Бог, потому что в начале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово (Ин, 1, 1); есть человек, потому что Слово плоть бысть, и вселися в ны (Ин. 1, 14); — Бог, потому что вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть (Ин. 1, 3); — Человек, потому что рожден от жены, был под законом (Гал. 4, 4).

Рождение плоти есть обнаружение человеческого естества; а что Дева рождает, это есть знамение божественной силы. Младенчество Отрочати свидетельствуется бедными пеленами; величие же Всевышнего возвещается пением ангелов. Новорожденному человеческому (сыну) подобен Тот, которого Ирод нечестивый хочет умертвить; но Господь Вселенной есть Тот, которому раболепно поклониться с радостью идут волхвы.

Когда Он пришел принять крещение от предтечи своего Иоанна, тогда, дабы не утаилось, что под покровом плоти скрывается Божество, с неба возгремел глас Отца: сей есть Сын Мой возлюбленный, о немже благоволих (Мф. 3, 17). Далее, Его, как человека, искушает диавольское коварство; и Ему же, как Богу, служат чины ангельские. Алкать, жаждать, утруждаться и спать, очевидно, свойственно человеку; но пять тысяч человек насытить пятью хлебами, но жене самарянской дать воду живую, от которой пьющий не будет уже более жаждать, но немокрыми ногами ходить по поверхности моря, и утишением бури укрощать возмущение волн, без сомнения, есть дело божественное.

Как не одного и того же естества дело — и плакать из сострадания по умершем друге, и его же, по удалении камня от четверодневной могилы, воскрешать к жизни силою одного слова; или — висеть на древе, и в тоже время превратить день в ночь и поколебать все стихии: или — быть пригвожденным (ко кресту), и в тоже время отверзать вере разбойника двери рая (о многом умалчиваем), так не одному и тому же естеству свойственно говорить: Аз и Отец едино есма (Ин. 10, 29), и — Отец Мой болий Мене есть (Ин. 14, 28). Ибо хотя в Господе Иисусе одно лице — Бога и человека: однако иное то, откуда происходит общее того и другого уничижение, и иное то, откуда проистекает общее их прославление. От нашего (в Нем естества) у Него есть меньшее Отца человечество, а от Отца у Него есть равное с Отцом божество.

По причине этого-то единства лица, которое должно разуметь по отношению к тому и другому естеству, и о Сыне человеческом читаем, что Он сшел с неба, тогда как Сын Божий восприял плоть от Девы, от которой родился; и обратно — о Сыне Божием говорится, что Он распят и погребен, тогда как Он потерпел сие не божеством, по которому Единородный совечен и единосущен Отцу, а немощным человеческим естеством. Отсюда все мы и в символе (веры) исповедуем единородного Сына Божия распятым и погребенным, сообразно с сими словами апостола: аще бо быша разумели, не быша Господа славы распяли (1 Кор. 2, 8).

А когда сам Господь наш и Спаситель, научая своих учеников вере посредством вопросов, спросил: кого Мя глаголют человецы быти, Сына человеческаго? И когда на их ответ, что различные различно об этом думают. Он сказал: вы же кого Мя глаголете быти? — Меня т. е. Сына человеческого, которого вы видите в образе раба и в истинном теле, — за кого вы Меня считаете? — Тогда блаженный Петр, по вдохновению свыше и на пользу от своего исповедания всем народам, отвечал: Ты еси Христос, Сын Бога Живаго (Мф. 16, 13-16). И достойно назван блаженным от Господа и от сего первообразного Камня стяжал твердость и силы и имени своего — тот, который по откровению Отца исповедал одного и того же и Сыном Божиим и Христом; потому что одно из сих (наименований), взятое отдельно от другого, не служило во спасение, напротив одинаково было опасно исповедать Господа Иисуса Христа только Богом, а не вместе и человеком, или признать Его простым человеком, а не вместе и Богом.

По воскресении же Господа, которое конечно есть воскресение истинного тела, так как не иной кто воскрес, а тот же, кто был распят и умер, — что иное делалось в продолжение сорокадневного Его пребывания (на земле), как не то, чтобы чистота веры нашей была свободна от всякого мрака? Так, Он то беседовал с учениками своими, обращался и ел с ними, а тех из них, которых беспокоило сомнение, допустил осязать Себя нарочитым осязанием; то входил к ученикам своим, тогда как двери были заперты, давал им Духа Святого дуновением своим, и, даровав им свет разумения, открывал тайны священных писаний; то опять показывал рану в боку своем, и язвы от гвоздей, и все знаки недавнего страдания, говоря: видите руце Мои, и нозе Мои, яко сам Аз есмь; осяжите Мя и видите: яко дух плоти и кости не имать, якоже Мене видите имуща (Лк. 24, 39).

И все это для того, чтобы убедить, что в Нем свойства божественного и человеческого естества пребывают нераздельно, и чтобы таким образом мы знали, что (в Немъ) Слово не то же, что плоть, и исповедовали единого Сына Божия и Словом и плотию (вместе).

Сего-то таинства веры должно считать вовсе чуждым этого Евтихия, который в Единородном Божием не признает нашего естества ни в уничижении смерти ни в славе воскресения. И не ужаснулся он суда блаженного апостола и евангелиста Иоанна, который сказал: всяк дух, иже исповедует Иисуса Христа во плоти пришедша, от Бога есть; и всяк дух, иже разделяет Иисуса, от Бога несть, и сей есть антихрист (1 Ин. 4, 2-3).

А что значит разделять Иисуса, как не отделять от Него человеческое естество и бесстыдными вымыслами упразднять таинство веры, которым одним мы спасены? Слепотствуя же в отношении к природе тела Христова, он по необходимости с такою же слепотою будет безумствовать о ней в состоянии страдания Его. Ибо если он не считает креста Господня за призрак, и не сомневается, что страдание, воспринятое за спасение мира, было истинное (страдание): то он должен признать и плоть Того, смерти которого он верует.

Пусть не говорит он, что не нашего тела был тот человек, которого сам признает страдавшим: ибо отрицание истинной плоти есть отрицание и страдания плоти.

Итак, если он приемлет христианскую веру и не отвращает своего слуха от проповеди евангельской: то пусть рассудит, какое естество, пронзенное гвоздями, висело на древе крестном; пусть размыслит, когда воин копием отверз бок распятого, откуда тогда истекла кровь и вода, для омовения Церкви Божией банею и (напоения) чашею. Пусть послушает и блаженного Петра, который проповедует, что освящение Духом бывает чрез окропление кровию Христовою (1 Петр. 1, 2). Пусть не мимоходом прочтет слова того же апостола: ведяще, яко не истленным сребром или златом избавистеся от суетнаго вашего жития отцы преданнаго, но честною кровию яко агнца непорочна и пречиста Иисуса Христа (1 Петр. 1, 18-19). Пусть не противится и свидетельству блаженного апостола Иоанна, который говорит: и кровь Иисуса Сына Божия очищает нас от всякаго греха (1 Ин. 1, 7), и в другом месте: сия есть победа, победившая мир, вера наша. Кто есть побеждаяй мир, токмо веруяй, яко Иисус есть Сын Божий? Сей есть пришедый водою и кровию, Иисус Христос; не водою точию, но водою и кровию; и Дух есть свидетельствуяй, яко Христос есть истина; яко трие суть свидетельствующии: Дух, и вода, и кровь; и сии три едино суть (1 Ин. 5, 4-6. 8): то есть, дух освящения, кровь искупления, и вода крещения. Сии три составляют одно и пребывают нераздельными; ни одно из них не отделяется от своего единства: так как кафолическая Церковь живет и преуспевает тою именно верою, чтобы во Христе Иисусе не исповедовать ни человечества без истинного Божества, ни Божества без истинного человечества.

Евтихий, отвечая на пункты вашего допроса, говорил: «исповедую, что Господь наш прежде соединения был из двух естеств; по соединении же исповедую одно естество».

Удивляюсь, что столь безрассудное и столь нечестивое исповедание его не было порицаемо никакою укоризною со стороны судивших (его), и что эти слишком безумные и слишком хульные слова оставлены без внимания, как бы не было выслушано ничего оскорбительного!

Тогда как столько же нечестиво говорить, что единородный Сын Божий был двух естеств до воплощения, сколько нелепо утверждать, что в Нем одно естество после того, как Слово плоть бысть. Чтобы Евтихий не стал считать мнения своего или верным, или сносным, на том основании, что оно не было опровергнуто ни одним вашим голосом, то убеждаем тщание любви твоей, возлюбленный брат, очистить невежественного человека и от этого пятна на его сознании, если, по действию милосердия Божия, дело его примет добрый оборот.

Ибо он хорошо начал было отступать от своего убеждения (как видно из хода соборных деяний), когда, по вашему требованию, обещался признавать то, чего прежде не признавал, и успокоиться на той вере, которой прежде был чужд. Но когда он не захотел изъявить согласия предать анафеме (свой) нечестивый догмат, то ваше братство из этого заключило, что он остается в своем нечестии и заслуживает приговора осуждения.

Впрочем, если он искренно и нелицемерно кается и сознает, хотя бы и поздно, как справедливо подвиглась против него власть епископская, или если он, для полного оправдания, осудит все свои худые мысли и устно и собственноручною подписью: то милосердие к исправившемуся, как бы оно ни было велико, не будет предосудительно.

Ибо Господь наш, истинный и добрый Пастырь, душу свою положивший за своих овец, и пришедший спасти души человеческие, а не погубить, хочет, чтобы мы были подражателями Его человеколюбия, т. е. чтобы согрешающих обуздывала правда, а обратившихся не отталкивало милосердие. Тогда собственно с полным успехом защищается истинная вера, когда ложное мнение осуждается самыми последователями своими.

Для верного же и беспристрастного исследования всего дела, мы отправили, вместо себя, братий наших, епископа Юлиана и пресвитера Рената, и еще сына моего диакона Илария. К ним присоединили мы нотария нашего Дульцития, которого вера много раз испытана нами. Уповаем на содействие помощи Божией, что заблудивший, осудив неправоту своего образа мыслей, спасется. — Бог да сохранит тебя в здравии, возлюбленный брат!

Дано в июньские иды, в консульство светлейших консулов Астерия и Протогена».

Письмо пространное. Даже не письмо, а полноценное исповедание веры с аргументацией – настолько подробной, насколько и доступной.

Мы вынуждены пользоваться косными дореволюционными переводами. В оригинале письмо папы звучит лаконично и почти стихотворно: «Salva igitur proprietate utriusque (храня свойства той же) naturae et subactantiae (натуры и субстанции), et in unam coente personam (и сочетая их в единой персоне), suscepta est a majestate humilitas (величие приняло смирение), a virtute infirmitas (могущество - немощь), ab aeternitate mortalitas (вечность - смертность).

Заметим, что папа, вместо греческого «ипостась», употребляет латинский аналог «персона» (лицо).

Папа пишет множество писем – к Юлиану, епископу Косскому, к столичным архимандритам Фавсту и Маркеллину, к августе Пульхерии, к императору. Во всех письмах он просит сохранять мир. Святой, по справедливости прозванный Великим, как будто провидит нестроения и боль Церкви от задуманных имперским духовенством соборов. Евтихия называет неразумным стариком и почти требует образумить его, а образумив – простить.

«Какая же польза этому неблагоразумнейшему старцу, под именем ереси несторианской терзать образ мыслей тех, благочестивейшей веры которых он не может растерзать? – горько рассуждает он в письме к Юлиану. - Ибо сколько отступил от истины Несторий, отделив божество Слова от существа воспринятого Им человека, столько же удалился от истинного пути и тот, кто проповедует рождение единородного Сына Божия от чрева блаженной Девы так, будто Он имел только вид плоти человеческой, но самая плоть не была соединена действительно с Словом. Кто не видит, какие чудовищные понятия рождаются от этой чудовищной лжи?».

Первое письмо августе завершается просьбой образумить Евтихия: «Тому, кто находится в заблуждении, мы лучше советуем, чтобы, где он возбезумствовал, там и раскаялся бы, и где заслужил осуждение, там получил бы и разрешение».

Это – июньские письма и в них папа упоминает собор, намеченный на август. Пишет также, что сам он на собор никак не попадет (по империи гуляет Атилла!), а уже в июле сообщает патриарху о нежелательности такого собора вообще:

«Возлюбленнейшему брату Флавиану Лев, епископ римский.

Получил я послание любви твоей вместе с деяниями, которые совершены у вас по вопросу о вере. И так как благословеннейший император, озабоченный миром Церкви, хочет созвать собор, хотя очевидно, что дело, о котором идет рассуждение, нисколько не требует соборного исследования: то я извещаю тебя, брат возлюбленнейший, что вслед за сим придут те, которых я назначил по этому делу. И не было надобности писать теперь с большею подробностью; так как, по милости Божией, о том, что мы считаем нужным для этого дела, ты полнее узнаешь из тех писем, которые они принесут с собою.

Дано пятнадцатого дня июля, в консульство славнейших мужей Астерия и Протогена».

Те же слова – императору:

«Епископ Лев Феодосию Августу.

По получении послания твоего, я усмотрел, что много должна радоваться вселенская Церковь; потому что твоя благосклонность не хочет, чтобы вера христианская, которою чествуется и прославляется Божество, оставалась в ком-либо различною и несогласною. Ибо какими человеческими делами успешнее можно привлекать милосердие Божие, как не тем, если всеми будет воздаваться Его величию одно благодарение и священнодействие одного исповедания? В том и состоит благочестие священников и всех верных, когда они не иначе мыслят о том, что единородным Сыном Божиим — Словом сделано для нашего искупления, как сам Он повелел о Себе веровать и проповедовать. Поэтому, хотя ко дню епископского собора, который назначен вашим благочестием, мне никак нельзя явиться, потому что на это не было прежних примеров, и настоящая необходимость не позволяет оставить своего города, особенно же потому, что предмет веры так очевиден, что по разумным причинам можно было бы удержаться и от созывания собора: впрочем, сколько благоволил Господь помочь мне, я приложил свое усердие, чтобы в некоторой мере повиноваться определениям вашей благосклонности, назначив от себя моих братьев, которые были бы способны к отсечению соблазнов, по справедливости дела, и которые бы заменили мое присутствие; ибо возникший вопрос не таков, что бы можно или должно было колебаться сомнением.

Дано двенадцатого дня июня, в консульство славнейших мужей Астерия и Протогена».