Христианский портал Dubus.by

По мостовой шла собака – длинные палки-ноги, мешок костей. Шла, шатаясь и дрожа от ветра, - холодно. Шла собака, стучала зубами и думала: «Эх, погодка! Да, в такую погоду никакой хозяин собаку из дома не выгонит, а меня мой выгнал. Правду говорят: верного пса из дому гонят, а льстивая сука у камина греется и воняет. За что? За то ли, что не хочу на задних лапках ходить? За то ли, что лаю на тех гостей, чей запах мне не нравится? Придут такие гости, обругают все, на чем дом стоит, а потом, уходя (я нюхом чую) что-нибудь да украдут. И не побрезгуют. Бордель дома. При старом хозяине лучше было. Порядок по-крайней мере был. Правда, еще раньше еще лучше было. Но старый хозяин то время не любил. Ругался, когда кто упоминал его. А если кто спорил с ним, то и вовсе бесился, запускал с криком и с плевком костыль в худую собачью спину… Сейчас лучше - говорил он всегда, – тогда плохо было: собак резали. А сам он, подлец, порезал и того больше. Но спорить с ним боялись. Знали, что будет орать. Бедные собаки, если заикались, то начинали потом трястись от крика. Они, поджав хвост, бежали в угол и молчали. Были научены горьким опытом. И нельзя было, что самое плохое, поиграть, поскулить по-собачьи, когда захочешь. «Сиди и молчи! Не двигайся!» -раздавался окрик. И все сидели на коврике, не двигаясь, как под одну гребенку. Тесно было широкой собачьей душе. «Порядок должен быть! Во имя порядка!» - говорил старый хрыч. – «Сиди!» - ставил он на место того, кто пытался высунуться, а, когда кто хотел почесаться или зевнуть, ударял по морде.

Хотел, чтоб был порядок. А собака не любит служить из-под палки. К собаке тоже нужен особый подход. А то, если с нами по-плохому, то и мы так же. Будем нарочно делать не так, как надо. На зло. Будем грядки топтать, вещи ломать. Ты возьми и объясни по-хорошему собаке: как, что и зачем. А так - фигу!

Не любил старый хрен былого времени, нравилось ему на собак кричать и палкой их тюкать… Порядок нужен, чтоб жили… А зачем тогда жизнь такая? Раз нет простора самого обыкновенного и естественные собачьи кровные привычки не в чести. Нет, все-таки плохое время было… Раньше было лучше, но это было давно. Я тогда и не думал родиться. А вот мой дедушка, старый пес, пожил чуток при том времени и говорил, что это потом все полетело к собачьей бабушке, а тогда и был настоящий порядок. Был почет нашему брату. Дед мой в особой охотничьей своре содержался. Говорит, справедливо было. Бывало, конечно, плеткой хозяин проезжал, но за дело. Зато и благодарили – хорошую похлебку давали за верную службу. Утром ходили на охоту. Трудно все-таки, но служба Надо было хозяину помочь – и помогали. На то он хозяин, а мы верные псы. Зато вечером костей давали со стола, похлебки наливали. Спасибо. И скулили мы, и, довольные, лащились и теплым носом в колено хозяина тыкались. В общем, все то делали, что собачья душа любит. Вольно было собачьей душе.

Но нашлись сукины дети, которым этот порядок не нравился. Ненавидели они эту собачью привязанность, смеялись над святыми собачьими чувствами. И многие поддались, сами стали смеяться, смеяться над самим собой. Вот потом и получили… Причем из благородных псов предателей немало набралось… Забыли, верно, то, что их рядовые собаки разорвут, когда свободу получат… А все с того началось, что пришли собаки с чужих дворов и начали на наш двор лаять. Впрочем, и своих собак нашлось. Говорили: «Это не мы должны за зайцем по канавам летать, а хозяин для нас в зубах живность должен нести». А кто-то вообще сказал: «Зачем нам хозяин?» Бред собачий! С каких это пор такое было! На то мы и собаки, чтоб на нас хозяин был. А то мы без него из собак в шакалов и волков превращаемся… А им-то, сукиным детям, это в радость. Хозяина нет, собаки дом не охраняют, рады что своровать. Добра-то сколько было, по грязной мостовой валялось - бери не хочу! И бывшие собаки, что дом охраняли, и те, что дом тот не любили, - все объединились. «Что вы делаете!» - «Дурак, бери, пока лежит, а не нравится – Уходи». Трупов – конины, человечины - груды. Свои и чужие собаки, довольно скалясь, жадно глодали кости и ходили по красным лужам… А бывало дрались, если что не поделили, и ели потом убитых. Вцеплялись собаки во что-нибудь зубами, и не оттащить… Забыли в жадности и азарте и совесть, и честь, и долг.

Вот каких собачьих дел натворили! Но не наши это собаки были: совести у них не было. Перегрызлись за кости. Кто-то убежал со двора, кто-то остался драться. Пока не парекусались.

А потом голод, разруха. Магазины позакрывались. Бомжи нашу братию есть стали. Другие собаки в чести. Мы, оставшаяся верная свора, стоим бывало у магазина, попрошайничаем. А там тебе как дадут ногой под дых! А ты знай скули да жалко улыбайся – подайте краюху! А тебе кирпич в зубы… За верность. И ветер холодный дует, до костей продувает.

Потом ветер как бы прошел. Наступило затишье. Как-то по мусоркам ходили, побирались. Люди выкидывали кое-че, значит, есть было что-то.

А недавно опять: пустые прилавки, злое время и люди злющие, злющие… Не поймешь, кто собака, а кто человек. Подойдешь, а в тебя бутылкой! Денег нет, хлеба нет, а бутылка есть всегда. Эх, жизнь собачья…

И нигде порядка нет. Свиньи в деревне лежат, спят. Чего спите, говорится? Все проспали уже! Вам несут еду, а она из дырявого корыта сыплется. Другие, пошустрее, подберут. Вам ничего другого не останется, как в грязь лицом ударить, лечь в канаву и забыться. А, говорят, свиньи чистоту любили…

А курицы - смешной народ. Говорят, птицы, а летать не умеют. Наверное, умели да разучились. Странное у них куриное мышление. Курица курицей, куриный гребешок, куриные лапки, а все туда же! Едет модная машина, а курица вперед нее несется. Не хочет отстать, глупой курицей показаться. Нет бы свернуть с дороги! Бежит, даже если не по пути. Гляди же, курица, с этой дороги не свернешь – тебе шею свернут!

Деревня. Да какая это деревня? Одно название. Есть, верно, умный народ, да и то коровы. Что-то жуют и молчат. Все пережевывают, а сами ничего не говорят. Тугодумы. Но есть на то собаки – коров подгонять. Да только в деревне собак уж нормальных нету – впустую брехать все умеют, а дело путное начать – нет. Да и мало их осталось. Слоняются под заборами, тоскуют.

Много собак в городе развелось. Конкуренция. И тоже мне: многие с деревни приблудили, а такие важные стали. Забыли и деревню, и свое прошлое: как носились под забором и брехали. Хвостом не виляет при встрече, не глядит в твою сторону. Собаки. Они-то и хозяина продали, что раньше, что потом. Где лучше подкармливают, туда и идут. Гнать таких надо. Они любого предадут. Все им, недовольным, мало.

Тут не каждой псине в городе везет. Вот сколько знакомых - их деды, прадеды в городе жили. Родные края покинули, в рулетку попытались поиграть, да не повезло. Вечный их удел: жить на перекрестке или на помойке. Везде бутылки, осколки, окурки. И они там живут, жуют обрывки колбасы, если буржуй какой, не доев, выкинет. Буржуи странные: иногда выбросят кусище, а так дать что-нибудь голодной собаке жалеют… А эти собаки злющие! Не любят они нынешних хозяев. Бывает, выводят какую-нибудь псинку, кобеля наглого, что устроился. Вот уж кому повезло, так повезло. Идет он важный и даже не взглянет на тех бомжей. А уж те дворовые собаки как на него лают дружно! А что ему лай этот: в тепле живется хорошо, а те на холоде колеют. Пусть завидуют, душу отведут. До него не доберутся.

Помню, разговорился с одной болонкой. Лежит она у камина на коврике, греется, ножкой дрыгает. Я же на дворе трясусь – холод собачий. Говорит мне, как ей хорошо живется. Я говорю: «Рано радуешься». Я, говорю, хоть и спокойно к вам, комнатным собачкам отношусь, но хочу предупредить: много у вас недругов имеется. А она: «А что это тебе обо мне заботиться вдруг захотелось? Влюбился, что ль?» Я говорю:

«Нужна ты мне, сука, больно… Своих сук хватает. Да только не по нутру они мне тоже. Много у них кобелей и у тебя их немало. Да только вашу я породу не люблю. Тоже мне - благородными стали… Не в этом аристократичность и благородство. Ты хоть и лежишь в тепле и у камина греешься, да только мало чем отличаешься от тех сук, которых кобели на помойке в очередь лижут… От вас одной псиной воняет». – «Так в чем же дело?» - разозлилась болонка. – «Что тебя колышет?» - «А то, – говорю, - что когда те кобели, что за забором воют, на твое место захотят, страшная собачья драка начнется. А я хоть живу в этом грязном дворе, да я его люблю: знаю, не всегда он таким был, и не я грязным таким его сделал. Сделал, а потом в кусты побежал и в тепло перебрался. Не я его ругаю, и не я смеюсь над теми, кого обдурил. Неблагородная ваша порода! О заграницах мечтаете. Я же здесь родился и умру… Не хочу, когда последнее вдребезги». Не послушала меня сука, и кобели ее не слушают. А те, что на помойке, и вовсе шакалы какие-то. Говорят мне: «Мы всех псов с других дворов перекусаем». А я говорю: «Да это вас перекусать надо. Вы хоть и местные, да не чтите старых порядков. Вы по-старому лаять умеете, да и то без толку и ни к месту. Вы все дело собачьего возрождения портите. Вы такие ж собаки, как и те». Сказал и чуть ноги унес – разозлились собаки на меня, лаять стали и чуть не закусали.

Жизнь собачья. Я из той своры родом, что при любой погоде двор любит. А те, что на помойке, те, что у камина, не помнят благородного прошлого. Есть у них собачье настоящее.

…Только вот чего я боюсь. Собаки-то эти уже бешеные… Одним все мало – они мастера на чистый пол мочиться да сук лизать. А другие, злые и бешеные, кусаться хотят. Как начнут кусаться – все взбесятся. Что ж это сделается? Покраснеет луна, еще холоднее, голоднее будет. А толку лишь тем собакам, что конину и человечину ели. Да тем кобелям, которым в теплую комнату перебраться удастся. А верной нашей своре, тем, кому не повезет, останется смотреть как всегда со стороны на то, что в родном дворе делается, глядеть голодными обиженными глазами и выть под забором за горькую долю своей собачьей страны:

-У-у-у!»