Уже у синоптиков пришествие Иисуса, Его жизнь и дела рассматриваются как служение (Лк 22:27-28), которое достигает кульминации в крестной жертве (Мк 10:45). В допавловой традиции и у Павла эта любовь понима­ется как самоумаление (кенозис); любовь достигает своего «свершилось!» (ср. Ин 19:28, 30) в боговоплощении и крестной смерти «Сына» (ср. Флп 2:6сл; 2 Кор 8:9), у Иоанна — в «схождении» (катабасис) «Сына Челове

ческого» для боговоплощения и смерти (ср. Ин 6:41-42, 48-51 и др.), в служении очищения накануне смерти (ср. Ин 13:1-11) — как исполнение «дела», которое Бог пору­чил Иисусу (ср. Ин 17:4; 4:34).

а) Однако еще больше, чем из эсхатологической направ­ленности новозаветных текстов — особенно у Павла и Иоанна, — заповедь любви обретает свою мотивацию, особенность, преображающую радикальность, возможно, даже специфическое содержание, из кенозиса (Павел) или схождения свыше (Иоанн) Сына Человеческого. Тем более что эта отдающая себя — вплоть до принятия челове­ческого бытия и смерти — любовь есть откровение люб­ви Бога.

Конечно, свою особенность и радикальность новоза­ветная заповедь любви обретает из эсхатологии, по­скольку — особенно в предпасхальном благовестии Иисуса — мотивирующим образом на основании буду­щего определяет христианскую жизнь. В конечном сче­те ее особенность и радикальность проистекают из того факта, что последние времена (греч. еахсстоу) на­чались с пришествием Иисуса, а со смертью и воскре­сением Христа стали неотвратимы. При этом само осознание учениками Иисуса Его служения, жизни и смерти как деяния любви можно понять, как свиде­тельство наступления конца времен.

Поскольку любовь Бога, явленная в воплощении и смерти Иисуса, в своей качественной инаковости изоб­ражается — особенно у Иоанна и Павла — не просто как самоотречение или «смирение» человека, то и воспри­ятие этой любви, соединение с ней и уподобление

Распятому²², можно рассматривать собственно как тре­бование новозаветной этики. Конечно, с позиций секулярной этики, как и с точки зрения нехристианской, трансцендентально-духовной, это требование нельзя понимать как нравственно достижимый  и тем более невозможно осуществить на практике.

б) Помимо заповеди любви, отличительные черты конк­ретного гуманного и нравственного поведения верующих в мире — следование за Иисусом и подражание Ему, «соеди­нение» с Воплотившимся и Распятым Богом, жизнь кре­щенного во Христе.

Любые нравственные поступки верующих обретают свою особенность благодаря христологической осно­ве и проникаются ее содержанием: отсюда становится понятной заповедь о самопожертвовании вплоть до мученичества (ср. Мк 8:35 и др.), заповедь о любви к врагам (ср. Мф 5:43-47), отказ от апелляции к правовым институтам (ср., например, 1 Кор 6:1-8), нерасторжи­мость брака (ср. Мк 10:2-12; 1 Кор 7:10-11). Именно по­этому возможно, с одной стороны, дистанцированное от мира, с другой — связанное с ним поведение (ср. 1 Кор 7:29-30), добровольные лишения и бедность (ср. 2 Кор 6:4-10), отделение от семьи (ср. Лк 14:26), без­брачие (ср. Мф 19:12; 1 Кор 7). В конце концов, нрав­ственное поведение верующих приобретает характер­ные черты и радикальность именно поступков Иисуса.