Церковь и пол. Размышление первое: о семье и Церкви

Человеческий дух есть образ Высочайшего Эроса.
Святитель Григорий Палама

Отношение к семье и браку разделяет христиан ничуть не меньше, чем вопрос о папской власти, почитании святых или значимости апостольского правопреемства. Особенность этого разделения в том, что оно не устраняется церковным расколом. Евангельское откровение о браке, подобно тому мечу, о котором писал апостол, проникает "до разделения души и духа, составов и мозгов" (Евр.4.12) в тело Церкви и вырезает в нем более глубокий след, чем догмат и каноническое право. Может быть, причина этого в том, что разномыслие в данном случае заведомо слишком велико, чтобы искать объединительных формул, а может быть, Церковь до сих пор не пыталась их искать. Парадоксальным образом при всей своей богословской значимости этот вопрос, самый близкий и необходимый для каждого без исключения человека, оказался одним из наименее исследованных в двухтысячелетней хрис­тианской истории, по крайней мере, гораздо менее исследованным, чем вопросы, касающиеся бытия Бога или связи божественной и человеческой природ. Это вопрос о родовой жизни - о связи человека с человеческим родом.

Антиномии, на которых стоит христианское богосло­вие, хороши до той поры, пока они не затрагивают практи­ческой жизни. Можно наводить сколь угодно изысканные логические мосты между Христовой заповедью ненависти к домашним (Лк.14) и Павловым призывом к заботе о них (1Тим.5.8), но выбор богатого юноши (Мф.19.16-23), по­ставленный перед каждым христианином, не терпит комп­ромиссов и простирается куда дальше, чем вопрос об отно­шении к собственности. По сути дела, здесь Евангелие поднимает вопрос не только о том, как спастись, но и что такое спасение.

У основателя египетского монашества Антония Вели­кого есть поразительные слова о загробном состоянии спа­сенной души: "Как, исшедши из чрева, не помнишь того, что было в чреве; так, исшедши из тела, не помнишь того,что было в теле" (7, 112). Это так отличается от того, что говорят наши батюшки родственникам умершего при от­певании, что возникает непроизвольное подозрение, а не является ли признание египетского первомонаха выраже­нием той эзотерической глубины православия, от которой православные пастыри бережно оберегают миллионы и миллионы верующих и не очень верующих русских людей, знающих крепче, чем "Отче наш", что на Троицу надо посетить могилку, и наводняющих в родительские субботы храмы со своими поминальными записками и свечками "на канун"? Не онемели бы в ужасе эти миллионы, если бы им сообщили, что вся их вера во встречу с умершими родными - всего лишь плод темного невежества, недоста­точно ясного усвоения призыва Господа возненавидеть отца и мать, оставить родной дом и не прилепляться ни к чему земному?

Когда читаешь иных современных проповедников, кажется, что и сомневаться в такой догадке наивно. Недав­но мне попалась в руки брошюра довольно много публику­емого петербургского священника - Александра Захарова (2). Он не раз высказывался в печати по жгучим вопросам современности, и, в частности, по вопросам семьи, и потому мое внимание особенно привлекла следующая его фраза: "Ценность N 1 в правильной иерархии ценностей - спасти душу. Все остальное - второстепенно, третьестепенно - ибо преходяще: семья, работа, учеба, развлечения, богатство, слава - все пройдет и оставлено будет здесь, перед порогом вечности". Фраза замечательная в своем роде тем, сколь ясно и недвусмысленно в ней обнажена эта позиция, скрываемая обычно за богословской софистикой. Семья, развлечение, слава - все одно: призрак и тлен. Поставив семью в ряд ценностей преходящих, не имеющих абсолютного и вечного значения, автор этих слов выразил, конечно, не свой частный взгляд, а настроение громадной, преобладающей (если не числом, то влиянием) части русского духовенства. Но все же только части.

У епископа Феофана Затворника в письмах к духов­ным чадам, потерявшим близких, встречаются нередко мысли другого рода: "Стало быть умершие - живы; живы и ваши родители. Они только отлучились от вас и стали жить в другом месте. Туда же и вы в свое время перейдете, - и увидитесь. Разлука у вас только временная <...> Они и общение с нами продолжают, прямо с душою, а мы за хлопотами не чуем" (94, с.46). Можно было бы предполо­жить, конечно, что здесь всего лишь утешение, педагоги­ческая и терапевтическая мера, не отражающая собствен­ных убеждений святителя, но против такого допущения свидетельствуют его же письма: "Они (умершие) еще бли­же становятся к нам <...> Понимая так дело, я никогда не плачу и не горюю об умерших <...> Это со времени смерти батюшки и матушки <...> Я верую, что это мне внушил Ангел Хранитель. С тех пор я делюсь этою верою со всеми" (там же, с.50).

Вероятно, прав все же был Василий Розанов, когда говорил о том, что в Церкви нашей присутствует "два наро­да": люди семейные, в том числе и монахи, любящие семью и семейных, и особая порода духовных бобылей, для которых семейные радости и заботы, семейное тепло и привязанность не имеет ни вкуса, ни ценности, ни тем более религиозного оправдания. Так что, когда мы "единомыслием исповемы" в Символе веры наше чаяние "жизни будущего века", единомыслие наше довольно формально. Для одних эта жизнь будущего века неотделима от встреч с дорогими их сердцу людьми, для других - сопряжена с обретением того "великого огненного Духа" (выражение Антония Великого), в котором попаляется всякая земная память и совершается вознесение души к престолу Славы. Здесь - разные, разнокачественные упования и прозрения, разные обетования свыше, разный опыт. Здесь не формально, но экзистенциально - две разных религии.

Единства Церкви это не разрушает: в дому Отца "оби­тели многи суть", но ставит проблему общежития в нашей земной церковной данности людей, наделенных столь раз­ным духовным складом. Розанов, дольше и глубже других изучавший два этих духовных типа - солнечный и лунный, по его терминологии[1] - пришел к неутешительному выводу о необходимости их размежевания по образу Авраама и Лота: "Если ты налево, то я направо" (Быт. 13.9). Однако самый факт признания значительной частью Церкви заслуг Розанова, та высочайшая степень отзывчивости, которую проявила Церковь в лице богословов, монахов, благочести­вых мирян в отношении его не совсем традиционных идей, свидетельствует об обратном. Сосуществование и взаимопонимание возможны, и внутрицерковный диалог по самым острым вопросам семьи и пола может способство­вать не разрушению, но укреплению внутреннего единства Церкви. Необходимо только, чтобы была возможность каждой из сторон открыто заявить, в чем положения другой стороны ей кажутся неприемлемыми.

Неприемлемость той иерархии ценностей, которую проповедует священник Александр Захаров, для меня, на­пример, заключается в том, что она, профанируя мисти­ческую глубину брака, о которой много писал ап. Павел, уподоблявший отношения мужа с женой отношениям Хри­ста и Церкви, пытается лишить не только семью, но и всякого семейного христианина тех высоких достоинств и благ, которыми наградил Бог человека при сотворении и обновил и умножил посредством искупительной Жертвы. Жена и муж принадлежат друг другу не душою только, но "в Господе" (Еф.5; Кол.3.18), они вплетаются в Тело Церк­ви единой монадой, и дети их, несущие в себе образ Бо­жий, несут и образ своих земных родителей, будь то здесь или по воскресении - до той поры, покуда к ним примени­мо понятие человека. Семейная жизнь наделяет человека некоторыми неотъемлемыми правами и обязанностями, имеющими отношение не к материальной только стороне жизни, но и к духовной, вечной. Древняя практика Церкви принимать в свое лоно целые дома по вере главы семейства (Деян.10), представление о том, что супруги вместе держат ответ на Страшном Суде, неодобрительное отношение к вступлению в брак вдовцов - все это, как и разрозненные, но многочисленные свидетельства из святоотеческой письменности, говорит о том, что в христианстве, помимо призыва к отвержению мира, глубоко укоренено представление о нерушимости и святости брачных уз, семейства, дома. Есть в христианстве и разговор с богатым юношей и с саддукеями ("как Ангелы Божий на небесах" -Мф.22.23-32) - религия иночества и бездомности, но есть и ложе Авраама и родословие Иисуса Христа - религия рода и семьи. И хотя во Христе нет ни эллина, ни иудея, но для Самого Христа была разница между "заблудшими овцами Израиля" и остальным миром (Мф.10.6; 15.24).

Иерархия ценностей о. Александра Захарова разводит в разные категории то, что для семейного человека принципи­ально нераздельно: вопрос личного спасения и семью. Для главы семейства забота о личном спасении, отделенная от заботы о благополучии (прежде всего духовном) своей се­мьи, есть не какая-то высшая христианская мудрость, как, очевидно, полагает свящ. Захаров, а обыкновенная челове­ческая подлость, от которой, в частности, предостерегал христиан ап. Павел, советуя не жениться, ибо женатый "за­ботится о мирском, как угодить жене" (1 Кор.7.33), и напо­миная, что "если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного" (1 Тим.5.8). Можно сколько угодно доказывать "по святым Отцам", что женам сосланных декабристов правильнее было бы в целях личного спасения отречься от своих "безбожных" мужей, а не ехать за ними в Сибирь, но от этих доказательств подлость и благородство не поменяются местами, и если в какой-то отрезок христианской истории психология подлых людей ста­новится правилом благочестия, это, бесспорно, большая трагедия, но все же она носит локальный характер и не способна изменить исторический путь христианства.

В истории христианства уже не раз были произнесены слова о семье и браке, которые при всем желании нельзя примирить с иерархией ценностей о. Александра Захарова. "Человек может войти в структуру этого мира только через семью, - писал о. Александр Ельчанинов. - Только брак может даровать человеку полноту познания другого челове­ка - это чудо ощущать, осязать, видеть другую личность так же неповторимо и единственно, как и познание Бога" (37, с.277). Со времен изгнания прародителей из рая до наших дней семья остается единственной узаконенной Богом школой любви, школой, в которой человек учится жить, воспринимая окружающий мир как реальность, населен­ную любимыми и любящими людьми. Только в семье или в богообщении человек обретает непосредственный опыт благости бытия. "Нам хорошо от того, что ты есть" - вот та первая истина, которую согласно современному католичес­кому богослову Антонио Сикари, родители должны передать ребенку. "Без этой первой встречи восприятие ребенком существования всего мира и его самого подвергается серьезной опасности" (76, с. 10). В семье ребенок не только поглощает любовь, изливающуюся на него, но и созерцает, узнает, причащается той любви, которая была в его маленьком мире до него, интуитивно приуготовляясь таким образом к постижению тайны божественной любви. "У истоков существования ребенка стоит любовь между отцом и мате­рью, - продолжает Сикари, - и только ощущение этой любви оправдывает его возникновение и удостоверяет благость его существования... Когда происходят подобные нарушения (в супружеской любви - Ф. К.), ребенка может сделать ребенком в полном смысле слова только пропорционально понятый опыт единственного и изначального отцовства (материнства) Бога" (там же, с.54-56). Это касается не только детей. В семье, в силу взаимообщения природ, постоянного взаимопитания членов семьи душевными свойствами, присущими разным полам и возрастам, жена обретает мужество и стойкость духа, муж - кротость и ласковость, дети учатся мудрости у стариков, а грозные дедушки с иссушенной душой перестают быть ти­ранами, повинуясь властному призыву к добру, исходящему от своих маленьких внучат. Все остальные человеческие взаимоотношения являются только проекцией, умаляющей или извращающей эту первичную, онтологическую, райскую реальность.

У Розанова в "Людях лунного света" есть небольшой пролог, всего лишь сценка, выхваченная из жизни. Женщи­на с парализованной рукой подходит приложиться к иконе, и ей никак не удается поднять эту свою больную руку, и, смотря на нее, она горько плачет... Может показаться странным, почему автор выбрал такой мало связанный с общей темой книги рассказ. Ведь тема книги - даже не метафизика христианства, как сам ее определил автор, а метафизика пола. Но связь здесь простая. Жалость и состра­дание, равно как и потребность в мучительстве, бьют из одной глубины человеческого существа - той глубины, в которой таится мистическая жизнь пола; и воспитать такие качества, как сострадание, совестливость, способность любить, невозможно без освящения и просвещения пола. Задача эта под силу только семье, где жизнь пола находит свое раскрытие, и - благодати Божией. Семья и религия, два единственных в своем роде явления, открывающие дверь к заветной мистике пола, обладают, таким образом, и клю­чом к совести человека, к его способности быть или ста­раться быть добрым: вершить добро не по соображению ума, а по зову сердца. Для религии, связывающей себя так или иначе с задачей нравственного усовершенствования человека, забота о здоровье семьи и семейных отношений должна, таким образом, находиться в центре интересов (если только она не ставит целью упразднение половой жизни, путем отказа от нее или сублимации, в чем Розанов и обвинял христианство). Поэтому самым печальным и разрушительным следствием той иерархии ценностей, которую проповедует священник Александр Захаров, ста­новится жестокость нравов. Церковь, занятая важными го­сударственными делами, строительством храмов, просвеще­нием алеутов и проч. и проч., и в этой своей многозаботливости и широте замыслов не уделяющая должного внимания жизни семьи, теряет просто-напросто возможность проникать в сердце семейного человека, воздействовать на самые глубинные мотивы его поведения. Такой Церкви остается только раздавать не имеющие никакого значения директивы о том, как следует себя вести, а потом удивляться, откуда это в народе такое безбожие и неуважение к Церкви. Религиозная жизнь народа, кровно связанная с мистикой пола, может оказаться вне ведения Церкви, если Церковь пренебрежет религией семьи - религией, в которой парализованная рука, лежащий в горячке ребеночек и не вернувшийся домой вовремя муж несравнимо, несоизмеримо важнее, не только чем все государственные интересы, но также - и чем спасение собственной души, ненужное и отвратительное в виду страданий самых дорогих сердцу людей. И если это - эмоции, как любят классифицировать подобные чувства православные бобыли, - то они делают нас, семейных, гораздо ближе к Христу, плакавшему у гроба Лазаря, чем их излюбленный совет из "Лествицы" не подавать тонущему конца шеста, дабы не утонуть самому.

В русской Церкви Розанов был первым, кто от лица "всех угнетенных" выступил с открытым обличением узур­пации духовной власти "людьми лунного света" и с испо­веданием "религии семьи и рода", религиозного кредо, в котором семья, брак и половое соитие, составляющее ос­нову брака, возводились в ранг абсолютных христианских ценностей. Он был первым, кто со всей остротой поставил перед русским обществом самый важный вопрос: откуда берет начало эта странная и губительная для народного са­мочувствия и здоровья уверенность Церкви в том, что любовь ко Христу несовместима с половой любовью, с теплом семейного очага, с нормально устроенной родовой жизнью? Первая попытка Розанова самому ответить на свой вопрос состояла в том, что это пустившее глубокие корни в русской духовности манихейское отвержение плоти он счел простым недоразумением, которое легко исправить, приведя православное богословие, богослужебную практи­ку и брачное законодательство в соответствие с первона­чальным замыслом Божиим о браке и благословением на размножение. От этой идеи он сам в скорости отказался. И, если в ранних работах Розанов выступает как критик пра­вославия за изъяны, в основном заимствованные из като­лицизма, и видит решение полового вопроса на православ­ной основе (66), то в дальнейшем он переносит свои сомнения в состоятельности "исторического христианства" на самую сущность христианства (65, 68, 72).

У неискоренимости манихейства в России много причин - как собственно религиозных, так и социальных. К последним надо отнести прежде всего тяжелую историческую школу, пройденную русской семьей. Когда Иоанн Грозный отдавал жен и дочерей опальных бояр на потеху своре своих опричников, он делал это, по всей видимости, и из педагогических соображений тоже. Народ наш должен был хорошо усвоить, что каждый поданный, какой бы он ни был сановитый, принадлежит Государю - весь, с потроха­ми, и все, что у него есть своего, в том числе дом, дети, жена на самом деле не его, а государевы. Традиция эта бе­режно хранилась при крепостном праве, так что вплоть до его отмены, несмотря на прямое указание Евангелия "что Бог сочетал, того человек да не разлучает", на Святой Руси крепостных распродавали при необходимости поодиночке, разде­ляя мужа с женой, детей с родителями. Кроме масонов и гор­стки "оторвавшихся от народа интеллигентов" (любимое выра­жение наших иерархов), никого это особенно не волновало.[2] Что ж делать, каждая из концепций взаимоотношения Церкви и государства, будь то цезарепапизм или папоцезаризм, имеет, как известно, свои недостатки: у западных - инквизиция, у нас - сервилизм. Если государству нужны рабы, Церковь вы­нуждена смириться с этим и узаконить рабство. Наверное, дей­ствительно самое лучшее, что можно было предпринять в такой ситуации, дабы сделать менее ощутительными муки от разрыва с любимыми людьми, с семьей - это внушить разлучаемым и живущим в постоянном ожидании возможного разлучения, утешительную мысль о том, что все земное бренно, что семья - дело второстепенное, что вообще для спасения лучше без семьи... Так и повелось, что семья - это у мусульман, у евреев, позже - у западных христиан. Там она в центре внимания, там она неприкосновенна. А у нас в центре внимания - держава, царь, позже - партия, а семья - "с боку припека".

Вопросы семьи и государственного строительства тес­но связаны между собой. В определенном смысле семья и государство всегда конкуренты, ибо семья есть своего рода феод, автономная и самодостаточная социальная единица. Об этом свидетельствует хотя бы наш обряд венчания, при котором на новобрачных возлагаются венцы и народ их величает князем и княгинею. С этим связано и древнее за­прещение рабам вступать в брак. "В Византии до 11 века раб, которому удалось каким бы то ни было способом повен­чаться, становился в силу этого свободным" (86 ,с.182). По­нятно поэтому, что в государстве авторитарном, тяготею­щем к безраздельному господству над душами своих под­данных, семья не должна входит в число абсолютных ценно­стей. Левиафан такого Государства всегда готов, подобно апокалиптическому дракону, пожрать младенца, рождающегося на свет, и единственное, что удерживает его от изъятия детей из семей - хлопотность и дороговизна их воспитания.

Семья всегда остается последней цитаделью свободы и достоинства личности в обществе всепроникающего идеоло­гического контроля. "Принуждению противостоит не свобо­да, а привязанность", - говорил Мартин Бубер. Недаром во всех утопиях и антиутопиях от Платона до Оруэлла орудием радикальных преобразований общества выступала отмена или коренная ломка устоев семьи. Не только чувство хозяина, воспитываемое в семье, но сами брачные отношения наносят непоправимый удар по культу государственной власти. Оруэлл в своей страшной антиутопии "1984" подробно показал, какое психологическое противоядие тоталитарной идеологии представляет собой даже внебрачная половая любовь. Устами своей героини он высказал догадку о том, что культ государственной власти, составляющий центральную точку паутины зла, может существовать вообще только на основе насильственного безбрачия: "Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи?" Насчет сроков Оруэлл почти не ошибся. Примерно в описываемое им время - не в Англии, так в Кампучии -теория массовой сублимации половой энергии в трудовую была удачно опробована на деле.

Когда государство начинает наступать на семью, зада­чей религии, обслуживающей его интересы, становится оттеснение семьи на второй план иерархии ценностей. Если брака нет на небе, его легче разрушить на земле. Евангелие, в силу антиномичности и многоплановости его откровений, предоставляет широчайшие возможности для злоупотребле­ний подобного рода. "В воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божий на небесах" (Мф.22.30). Собственно говоря, что еще нужно, чтобы отменить семью, если принять, что Царство Небесное можно построить здесь, на земле?

По Эриху Фромму, много и плодотворно занимавше­муся проблемами религии и пола, трагедия всех великих религий заключается в том, что "становясь массовыми орга­низациями, управляемыми религиозной бюрократией", они "заботятся о своем собственном выживании и поддержа­нии власти своих вождей и эксплуатируют внутреннее моральное чувство своих членов, направляя его против чужеземцев" (99, с.199). Не избежало этой трагедии и рус­ское православие, знамением чего останется в веках отлу­чение Льва Толстого. Знаменательно в этом отлучении то, что главным ересиархом России, единственным членом Церкви, анафематствованным после разбойников Разина и Пугачева, оказался проповедник непротивления злу во­енной силой, апологет рода и семьи. Дело ведь не в явно провокационных богохульствах Толстого, самих по себе, конечно, являющихся достаточным основанием для отлу­чения. Дело в том, что формальное членство в Церкви Ле­нина, Сталина, десятков других кровавых адептов террора, оказалась более терпимым для нее, чем присутствие человека, практическая "вредность" учения которого обна­руживается именно в плоскости противостояния семейных и государственных интересов. Осуждая учение Толстого, Церковь наша в очередной раз постояла не за правду Христову, в понимании которой Толстой был ближе к народу русскому, чем многие из отлучавших его,[3] а за интересы государственной безопасности, действительно подрываемые идеями своевольного старика.

Наша Церковь всегда хотела служить государству. Она хотела этого даже тогда, когда государство ее гнало и унич­тожало. Она хочет быть таковой и сейчас в отделении от государства. Стоит послушать и почитать, о чем говорят, о чем заботятся наши иерархи, чтобы убедиться, что это так. С каким жаром, с каким участием они обсуждают вопросы продвижения НАТО на восток, сохранения национальной идентичности, поиска национальной идеи и политики в области СМИ! И какими казенными, холодными и затер­тыми словами говорит наша церковная литература о семье! В 1999 году Даниловским благовестником выпускается по благословению Патриарха очередное издание книги "Что необходимо знать каждому мальчику" (105). Предыдущие представляли собой перепечатку книги английского хрис­тианского педагога и психолога столетней давности, ос­новной пафос которой был сосредоточен на борьбе с ру­коблудием, за которое ребенку обещались страшные кары: слабоумие, потеря памяти и координации движений и в итоге - полный распад личности в самом расцвете лет. В новом издании явно иные ориентиры. Про рукоблудие здесь нет ни слова. Зато с первых же страниц мы понимаем, что главная воспитательная задача, которую видят для себя и ставят перед родителями авторы, - это восстановление так называемой национальной системы ценностей и укрепле­ние государства. Добрую половину книги занимает, конеч­но, весьма подробный и утомительный рассказ о пестиках и тычинках, лягушках, мечущих икру, и птичках, распус­кающих брачное оперение, долженствующий подготовить мальчика к познанию страшной тайны. Но вот вторая по­ловина книги посвящена открытию другой страшной тай­ны - заговора иностранных государств против России. Вы­ясняется, что рок-музыка "пришла с Запада, как своего рода агрессия, только не военная, не кровавая, а духовная. Она направлена против молодежи и подростков, не имею­щих нравственных ориентиров в жизни". Вместе с тем, маль­чику не рекомендуется "торопиться считать" тех, кто "не оставит увлечения рок-музыкой <...> окончательно погиб­шими. Богу все возможно <...> К тому же у вас у всех впе­реди важная школа - трудная, но полезная, а для кого-то

спасительная - армия. Она может и рок-фанатов отрез­вить". На той же странице (с.176) мальчику напоминают, что "на сильной армии основано могущество страны" и что "наша Россия когда-то была могучей державой <...> перед которой враги трепетали". Когда заходит разговор о половом воспитании в школе, то, естественно, оно ока­зывается частью тайного плана по превращению людей в животных, запущенного империалистическими держава­ми в целях завоевания рынков сбыта. Даже за какими-то простыми житейскими ситуациями просматриваются про­иски врагов. Вот моделируется ситуация поведения родите­лей, когда ребенок нарушил пост. И здесь источником духовного падения оказывается не какая-нибудь русская сосиска, а хот-дог, и мальчик объясняет отцу: как же я могу устоять, когда на моем пути в школу стоит этот ки­оск со своей яркой рекламой!

Патриотическое воспитание - вещь необходимая и благородная. Только делать это надо прилично и так, что­бы не разрушать остальные ценности, может быть, более важные для образования детской души. Вовлечение детей в политику - не самое душеполезное дело вне зависимости от того, лоббируем ли мы интересы отечественных произ­водителей сосисок или оказываем сопротивление продви­жению НАТО. Когда ребенка учат тому, что разговаривать на неприличные темы нехорошо, потому что через это "раз­рушается национальная система ценностей" (с.211), такое патриотическое воспитание разрушает не только индиви­дуальную систему ценностей у ребенка, но заодно и духов­ную крепость страны, поскольку страна, населенная людьми с исковерканным сознанием, не может существовать, какой бы она ни была обороноспособной. Осуждать Церковь за ее сотрудничество с государством было бы легкомыслием. Почти все православные Церкви в силу своего географического положения пережили и продолжают пе­реживать вместе со своими народами героический и траги­ческий опыт противостояния восточному нехристианско­му миру, и трудно сказать, смогли бы выстоять и сохра­нить свободу восточнохристианские страны, если бы не помощь Церкви своим государствам в сплочении народ ных сил для борьбы. Но страна может погибнуть и не от нашествия иноземцев, а от тоски, безверия и тьмы еги­петской в душах своих сограждан, и кому как не русским пастырям знать об этом.

* * *

Если бы в поиске ответа на поставленный Розановым вопрос мы стали вдогонку ему подниматься все выше и выше по реке истории, стартуя от трудов уже наших новоявлен­ных борцов с блудной страстью, то, наверное, тоже вынуждены были бы дойти до самых истоков христианства, минуя и царскую Россию, и допетровскую Русь, и средневековое католичество, и Византию. И во всех веках мы нашли бы немало подтверждений горькому розановско-му выводу о том, что многоцветие мира, с христианской точки зрения, обязано поблекнуть, дабы Христос стал единственным цветком, моноцветом человеческой жизни. ""Я хожу, ем, сплю, вкушаю: но наслаждаюсь только Иису­сом", - может сказать о себе всякий подлинный христиа­нин" (72, с.561). Мы нашли бы в X веке, к примеру, предо­стережение прп. Симеона Нового Богослова: "Если же ты, ни во что ставя любовь Его, всеуслаждающую, полюбишь что-либо другое и с тем свяжешь всецело все стремление души своей, и станешь услаждаться другою какою сластию, или ястьем, или питием, или одеждою, или лицем каким красивым, или золотом, или сребром, или другим чем, и душа твоя воспохотствует того и побеждена будет любовью к тому, то возможно ли, чтобы Бог, естественно чистый и тебя соделавший таковым благодатью Духа Святого, продолжал быть в общении и обращаться с тобою, когда ты уклонился сердцем на другое...? Само собою явно, что Он всеконечно оставит тебя" (77, т.2, с.368). А из конца IV века до нас донеслось бы свидетельство Григория Богослова: "Или обладая всецело Христом, человек нерадит о жене, или, дав в себе место любви к праху, забывает о Христе" (34, с. 156). Или определение Иоанна Златоустого: "Брак есть смертная и рабская одежда" (25, с.200). Или еще более откровенное заявление ученика Иоанна Златоустого Исидора Пелусиота: "В браке человек нисколько не отличается от зверей" (86, с. 120). Розанов, в отличие от многих своих оппонентов, обвинявших его в язычестве и в богословской некомпетентности, прошел этот путь честно и до конца и уперся в апокалиптических Иоанновых девственников, тех, что "не осквернились с женами" (Откр.14.4), в тихий и ненавязчивый совет апостола Павла оставаться как он (]Кор.7.8), в призыв возненавидеть домашних (Лк.14.26) и в благословение скопцов (Мф.19.12), которого Розанов так и не сумел ни понять, ни простить Христу.

Розанов правильно угадал, что это вопрос централь­ный, самый важный не только в индивидуальном развитии человека, но и во взаимоотношениях народа и Церкви, и не только в силу его практической, жизненной значимос­ти, но и потому что отношение к полу стало главной, стра­тегической ошибкой христианского воспитания, определив­шей в самой значительной мере современный глобальный кризис христианства. Как определил это Бердяев: "Хрис­тианство не преобразило пола, не одухотворило половой плоти, наоборот, оно окончательно сделало пол хаотическим, отравило его. Демонизм пола есть как бы обратная сторона христианского проклятия пола" (11, с.216).

Церковь благословляет брак и называет его таинством. Это известно. Но также известно, что силу, на которой держится брак - эротическое влечение полов - христиан­ская традиция ассоциирует с грехом, с беззаконием, с чем-то скверным. "Допускаю брак, но избираю чистоту", -говорил о себе св. Григорий Богослов (34, с. 159). "В беззако­ниях зачат есмь и во гресех роди мя мати моя" - вот азбука православного отношения к чадородию и всему, что с ним связано.

Тот факт, что за десять веков своей истории русская Церковь не нашла места в святцах ни для одного семейного батюшки, ни для одной супружеской пары, прославленной за семейные добродетели, не является ли самым ярким сви­детельством тому, что "тихое и безмолвное" семейное жи­тие никогда не расценивалось нашей Церковью как путь к святости, спасению, как образ небесного жития? Другим красноречивым свидетельством является литература, пред­лагаемая сегодня пастве с церковных прилавков. В подготов­ленной одним из самых близких Московской Патриархии издательств воспитательной книге "Что необходимо знать каждой девочке" недвусмысленно говорится: "Конечно, и семейная жизнь спасительна... Но все же монашеский путь выше: это путь христианского совершенства" (104, с. 243). Известный автор, пишущий под именем свящ. Тимофей, в своем "Пособии по аскетике для современного юношества" еще определеннее высказывается о достоинстве брака: "Но нужно помнить, что брачные отношения установились у людей после падения... Поэтому-то девство ценится Церко­вью выше брака... Девственники ближе к Богу, духовное начало в них развито сильнее. Вступающие в брак познают при этом некие психологические особенности, <...> но это чисто душевное обогащение всегда идет за счет некоторого оскудения духовного" (84, с.175).

В книге "О семье и воспитании" читаем о грехопадении Адама и Евы: "До грехопадения тело их было чистым сосудом чистой души. Ум господствовал над чувственностью и ее влечениями, беспорядочных движений в ней не было, и потому нагота не возбуждала в них стыда. Теперь же ум перестал быть владыкою плоти. В чувственной природе возникли и обнаружились нечистые влечения, которые породили в душе праотцов чувство новое, тяжелое - им стало стыдно друг друга, они не могли видеть друг друга нагими без того, чтобы в теле не пробудились беспорядоч­ное движение и похоть" (58, с.22).

...