|
Автор Мария Маракулина | 20.4.07 13:54 (Хитов 3421)
 Уже несколько лет подряд студенты Православной молодежной миссионерской школы посещают колонии для несовершеннолетних. Чаще других — колонию в городе Ардатове Нижегородской области. В Ардатове отбывают наказание около 400 подростков от 12 до 18 лет. Статьи разные, в основном сидят за воровство.
 Хотя в последнее время попавших туда за тяжкие преступления становится все больше. Главная проблема воспитанников колонии — безысходность. Многие из них вообще не понимают, что в нашей стране можно жить, не совершая преступлений. Довольно много ребят отсиживают в колонии не первый срок. Обычно миссионерские поездки длятся около двух дней. Их главная задача — показать, что другой путь все-таки существует, рассказать о своем приходе к Богу.
Мы едем в колонию, чтобы отдавать. Мы говорим ребятам, что Бог не отвернулся от них, когда они попали в тюрьму, Он слышит их молитвы, Он вместе с ними в их страданиях, любит их. Мы хотим показать, что они нам небезразличны, что есть молодые люди, которые считают веру в Бога не сумасшествием, а нормой.
Да, мы отдаём, но ещё больше мы получаем. Поездка в колонию — это особая встреча с Господом, это изменение внутри, которое происходит во время общения с ребятами. Начинаешь принимать ближе к сердцу слова, которые прекрасно знаешь, которые принимаешь как истину: Господь действительно любит их. Каждый из них уникален, неповторим. Ловишь себя на мысли, что общение с ними не в тягость, а в радость.
Когда я выхожу к ребятам и на меня смотрят более четырёхсот пар глаз, это нисколько не смущает. В этот момент не важно, сколько человек передо мной. Волнует только одно: открылся ли я Господу так, чтобы все слова, которые я говорю, были только от Него.
А ещё в поездке Бог открывает нам друг друга. Я вижу, как Господь действует через моих братьев и сестёр. Каждый служит Ему своими талантами. В поездке обостряется чувство, которое в повседневной жизни часто накрывается волнами эгоизма: мы — семья.
Павел Корж
Ардатов — маленький городок с населением не больше десяти тысяч под Нижним Новгородом. На центральной площади стоит высокий белый собор, вокруг — невзрачные кирпичные и деревянные домики, а дальше, к окраинам — расползаются по оврагам покосившиеся избушки. Одноэтажные магазины, скудный рынок, на городской площади перед краеведческим музеем слоняется молодежь. У калиток сидят старики, лают собаки, играют дети — обыкновенная полусельская жизнь летом.
В центре города — подростковая колония за высокими стенами с колючей проволокой наверху. Ей-то мы и обязаны своим очередным появлением здесь... Ардатов встретил нас ураганом, закончившимся за час до нашего приезда, градом и отсутствием электричества. Вылезаем из машины, в которой провели последние восемь часов, и вот мы в знакомой гостинице — уютном домике, рассчитанном человек на десять.
Для меня ардатовская колония была второй. И поэтому впечатления оставила не столь острые, как первая — в подмосковном городе Можайске. Когда я в первый раз попала в зону, единственным чувством, охватившим меня, был страх. Помню, как впервые грохнули железные двери за спиной, и сразу стало не по себе, как будто я тоже оказалась заперта здесь. Зачем я ехала тогда? Хотелось сказать им: «В жизни есть радость, даже в колонии, есть надежда, есть любовь. И Он, кто Радость, Любовь, Надежда, зовет вас». Там это намерение несколько изменилось: не сказать, а отдать. Протянуть им, не любовь — громкое слово, — а простую симпатию. Помню, как мы посмеивались над сходством колонии с пионерским лагерем. Ходят мальчики в серых робах, развешивают мокрую одежду на веревках, играют на гитаре, здороваются. Напоминает советское детство. Только небо отделено колючей проволокой. А потом они оказались совсем не страшные. Такие разные: умные, добрые, ироничные, равнодушные, грустные, жесткие, по-детски сентиментальные. Тогда мне казалось, что я много говорила. Нас благодарили, задавали вопросы, и было ясно, что мы приехали не зря. Когда мы уходили, четвертый отряд шел строем обедать, а мы могли идти свободно, и это создавало резкий, тяжелый контраст. И все же я уезжала в излишней эйфории, и, признаюсь, очень довольная собственной персоной.
Потом была моя вторая поездка — уже в Ардатов. В отличие от предыдущей, она стала для меня сложной работой, преодолением постоянной усталости, отступавшей только тогда, когда подходил мой черед говорить. Никогда не забуду, как осталась одна на высокой освещенной сцене. Передо мной был зал, заполненный четырьмя сотнями заключенных. В руках у меня были включенный микрофон и записка с вопросом, на который я собиралась отвечать. Вопрос звучал так: «Как мне понять, что Бог меня любит?». Волнуясь, я произнесла первые слова, и вдруг мне впервые в жизни стало страшно сфальшивить, сказать не то... Я смутно помню содержание своего выступления, но знаю, что в нём не было ни лжи, ни фальши, потому что в тот момент говорила не я. С тех пор я не боюсь никакой сцены и никакой аудитории.
В следующий раз я оказалась в Ардатове этим летом. Сбылась наша давняя мечта о летнем лагере для заключенных. «Лагерь в лагере» отличался от обыкновенной миссии расширенной программой.
Четыре дня мы поднимались в семь утра в ставшей такой привычной, такой «нашей» гостинице. Завтрак, быстрые сборы, подгоняемые Пашей, руководителем команды. И мы на белом микроавтобусе катим по ухабам к колонии. Ребята, которые на этот раз были в меньшинстве, обычно шли пешком. И часто к стенам колонии подъезжала машина, доверху забитая одними девчонками. Перед входом в колонию, как и перед любым новым этапом, — общая молитва. И мы входим. Сотрудники колонии оказались, к моему удивлению, симпатичными и доброжелательными к нам людьми. Мы ждем, когда хлопнет одна тяжелая дверь, вторая, и вот мы в зоне. Вокруг внимательные взгляды, приветствия. Начался день в колонии. Его первый шаг — утренняя молитва в специальной комнате, маленьком храме на территории колонии. На нее обычно собиралось человек сорок. Они входят один за другим, снимают серые кепки, становятся плотными рядами и ждут остальных. Молитва длится минут тридцать, обязательно — минута тишины и разбор отрывка из Евангелия. Мы выбрали для этого притчи — слова, обращенные Христом к самым простым людям, к таким, как они. Дальше по программе — кружки по выбору в классах школы, пустующей на летних каникулах. Темы кружков посвящены различным сферам человеческой жизни с христианской точки зрения. На мой кружок «Христианство и психология» ходили трое «авторитетов». Они оказались не только самыми сильными и наглыми, но и весьма интересными собеседниками.
После кружков у нас три часа, чтобы пообедать и отдохнуть. Я для себя выделила полтора часа дневного сна, иначе напряжения этих дней мне было не выдержать. И снова поспешные сборы и дорога в колонию. Из окон школы мы видим, как четырьмя потоками ведут к нам желающих из разных отрядов. Подходит время малых групп, в каждой — человек по десять. Темы групп — основы христианства: творение, грехопадение, искупление, жизнь с Богом. Логика программы тщательно выстроена, но дело не в ней. Большинство присутствующих на группах спит, хотя кто-то и слушает внимательно. При настойчивости можно добиться обратной реакции.
Они
И вдруг — прорыв, которого никто не ожидал. На второй день, после кружков, мы задержались, сидя в «локалке» во дворе школы вместе с воспитанниками (так их здесь называют). Мы грелись на выглянувшем солнышке и говорили об их жизни, о забавных эпизодах из нашего быта, о мелочах. Наконец, их вывели на построение, мы тоже вышли. И один из наших ребят скомандовал нам: «Стройсь!». Все засмеялись как-то светло и солнечно, и это означало, что мы перестали быть для них инопланетянами (а, может быть, они для нас?). Мы оказались в одной «локалке»*, в одном общем мире. Для меня это был самый яркий момент Божьего присутствия посреди нас. Не кружки, не малые группы, не серьезные фильмы, которые мы показывали им, а шутка, над которой мы смеялись вместе. Черта «мы» — «они» неожиданно была стерта. «Мы» стали «ими», а «они» — «нами».
 В последний день состоялся футбольный матч между миссионерской командой и воспитанниками. Москвичи его выиграли, хотя играли совсем не ради этого. Играли, чтобы снова показать им, что мы такие же, как они, снова оказаться за одной оградой.
А еще я разглядела их лица. Раньше от одинаковых затылков и форменной одежды рябило в глазах, казалось, что все четыреста — на одно лицо. Только нашивки с фамилиями на груди отличали их друг от друга. Теперь я запомнила черты их лиц, выражение глаз, характеры. Я открывала в них индивидуальность, яркость, внутренний мир. За масками жестокости или страха прятались дети, одинаково беззащитные и раненые. Прятались плохо, во всяком случае, видно их было отлично.
Игорь, 18 лет, один из «авторитетов», сидит второй раз. Высоченный, улыбчивый, разговорчивый. Но даже в нем, самом живом и общительном из них, живет ледяное недоверие к миру. Как-то сразу после одной из встреч я с грустью наблюдала, как Игорь, походя, отвесил подзатыльник худенькому парнишке. Можно догадываться, что за этим стоит. Игорь в зоне хозяин, ему можно то, чего нельзя другим, с воспитателями он на короткой ноге. И если не случится чуда, уголовное будущее ему обеспечено. В нем чувствуется криминальный талант и воля к власти, то, что иначе у нас называется «организаторскими способностями». У Игоря живет серый котенок, родившийся на кухне. Зовут Жиган. Жиган красивый, маленький и послушный, безоговорочно мчится на голос хозяина. Игорь рассказывает, что кормит своего кота рыбой, и с улыбкой прижимает Жигана к груди.
Еще один «авторитет» — Сережа. Ему 18 лет, коренастый, сильный, сообразительный, с красивым, жестким лицом и колючим взглядом. Задача «авторитетов» — организовывать остальных; и на просьбы воспитателей Сережа реагирует быстро и собранно. Характерный для него жест — повелительно вытянутая рука. Маски доброжелательности, как у Игоря, на нем нет. Ходит быстро и с видом человека, который всегда знает, куда идет. Такие люди неизбежно становятся «авторитетами» в любой жизненной ситуации.
Валера, ровесник и приятель Игоря и Серёжи. Высокий, худой; прозрачное лицо с тонкими чертами, большие голубые глаза. Он молчаливый, замкнутый, холодноватый, с тихим медленным голосом; такие не любят просить и не ударят без крайней необходимости. Но взгляд всегда внимательный и какой-то очень хороший. Мне такой тип людей особенно нравится. И, может быть, поэтому хочется верить, что Витя сумеет выбраться. Находясь в колонии, учится на токаря. Говорит, что верит в Бога, молится и чувствует, как Бог ему помогает.
Артурке 16 лет, он маленький, широкий и похож на колобка, очень бойкое, жизнерадостное, улыбчивое существо. Попрошайка и не без хитрецы, но обижаться на него за это никогда не получится, так он подкупает своей веселой хулиганской улыбкой. У него абсолютно счастливое мальчишеское лицо, и здесь это редчайшее исключение. Принес мне спящую бабочку, которую научился сажать на одежду в качестве украшения. Доволен невероятно.
— А ко мне завтра мать с сестрой приедут.
— А отец у тебя есть?
— У меня все есть, это я один такой непутевый.
— А чего ж вы на группах на вопросы не отвечаете: не знаете, что сказать, или стесняетесь?
— Да спим мы! — улыбается еще шире, — ...Ну я пошел.
У него важная бодрая походка, смешно сочетающаяся с его ростом и круглой детской физиономией. Он живет сегодняшним днем и выглядит всем довольным.
Это не собирательные образы, а, напротив, самые яркие из тех, кого я узнала. Типичный портрет воспитанника колонии: бледное невыразительное лицо, потухшие глаза, опущенные в пол, грустный, тихий голос. На них лежит неподъемная для человека печать униженности, избитости, сломленности. И хуже всего в колонии тем, кто попался на мелочевке. Те, кто сидят по серьезным статьям, куда лучше приспособлены к жестокой жизни в зоне.
Уезжать не хотелось, они просили нас остаться еще, и нам было искренне жалко расставаться с ними. Мы возвращались в свою жизнь, в свой обустроенный комфортный мир макдоналдсов, метро, друзей и непьющих родителей. Но я знаю, что эти стриженые, бледные мальчишки, которых я, может быть, больше не встречу, уже не станут мне чужими.
Глеб из Нижнего Новгорода. Сидит год и восемь месяцев по статье 158.2 за карманную кражу. Украл 500 рублей. Осужден на 2 года три месяца.
— Тяжело тут жить?
— Для меня средне, привык. Когда привыкнешь, легче становится. Поначалу трудно: ничего здесь не знаешь, некому тебе помочь. Потом знакомишься. У тебя появляется близкий тебе человек, можно сказать, родной брат, которому ты все доверяешь, который тебе постоянно помогает.
— Что ты собираешься делать, когда освободишься?
— Постараюсь устроиться на работу, чтобы не попасть сюда по новой. Постараюсь, конечно, больше не совершать такой ошибки. Я не могу на 100% быть уверенным, но стараюсь верить, что все получится.
— Что-то из того, что мы здесь делали, тебе запомнилось особенно? Что-то тебе было близко?
— Общение с вами, вольными людьми. Тут хочется пообщаться, поговорить. Мы вам благодарны за то, что вы посещаете нас. Вы приезжаете, и, кажется, легче стало жить. Потом, когда вы уезжаете, опять все начинается: подъемы, построения; с вами как-то легче. Больше узнал о Боге, до этого ничего не знал. То, что Он всех нас любит и старается помогать, если мы, конечно, идем к Нему, на правильном пути.
>Вася, 17 лет. Сидит за ограбление. С другом отобрали у ровесника магнитофон, продал магнитофон сестре. Хозяин магнитофона обратился в милицию, ребят быстро нашли.
— Как тебе здесь живется?
— Конечно, тяжело. Это малолетка. Здесь понятия. Я в тюрьме сидел со взрослыми людьми. Мне с ними намного легче разговаривать, чем с малолетками. Они все воспринимают по-другому, по-человечески. А здесь все очень строго. Все делятся на нижеживущих и вышеживущих: кто-то мне должен дорогу уступать, кому-то я должен дорогу уступать. Это я должен заслужить, что-то сделать такое, за что бы меня уважали более взрослые. Здесь ко всему придираются, к каждому слову, нужно следить за разговором. Если человек плохо следит за своей внешностью, гигиеной, то он уже залезает в «грязь».
— А наши приезды сюда вам что-то дают?
— Разнообразие. Целыми днями сидим, смотрим на охранников. Приезжают девушки, которых мы не видим. Редко, когда увидим молодую девушку, идущую по зоне. Собирается вся зона посмотреть на нее. Я разговаривал со многими пацанами, и мы сошлись во мнении, что в вас материнское какое-то тепло. Когда мы общаемся с вами, то появляется радость, которая бывает, когда родители приезжают на свидания, когда я по телефону с ними разговариваю, так же и с вами — чувствуешь себя уже по-другому, забываешь о том, что находишься в зоне. Все говорят про вашу доброту. Здесь добра мало. С вами можно поговорить, высказать то, что нельзя высказать ни одному из нас, пацанов.
— А ты сам веришь в Бога или нет?
— Я верю в то, что Он существует. Но не молюсь, стесняюсь. Когда трудно, я про себя стараюсь просить, чтобы Он мне помог. Бывали случаи, когда я считал, что Он помогал мне.
— Что ты будешь делать, когда освободишься, как ты думаешь?
— У меня есть девушка, которая ждет. Попробую устроиться на работу, жениться, завести семью. Естественно, буду стараться больше не сесть.
Олег, 17 лет.
Сидит за угон машин. Угоняли с приятелями машины, чтобы покататься, потом бросали. Однажды ночью, возвращаясь на угнанной машине, были задержаны милицией. В отделении ребятам было предложено сознаться и получить условный срок. Они согласились. Дима на суде получил четыре года условно. А через месяц попался снова на угоне мотоцикла. На этот раз получил пять лет, из которых три уже отсидел.
— Ты жалеешь о том, что так произошло?
— Конечно. Дома, пока я отсутствовал, произошли неприятности. Дело чуть не дошло до развода, потом посадили мать, дали три с половиной года. Пишет мне: «Надеюсь, что освобожусь, и все вернется на круги своя». Отец мне не пишет.
— Какие у тебя отношения с людьми тут?
— Здесь очень важно взаимопонимание. Например, если мне сделал человек добро, я ему отвечаю добром. Если кто-то пытается меня задеть лишний раз, я просто могу промолчать. Если я вижу, что это слабый человек, я могу к нему подойти, сказать, объяснить. А если я вижу, что это сильный человек, я с ним просто даже не разговариваю, пытаюсь игнорировать его, не связываться. С ними связываться — себе дороже.
В октябре — во взрослую уже.
— А ты хочешь туда? Не боишься?
— Не боюсь. Ничего в этом страшного нет. Такой же лагерь, как и малолетка, только там сидят здравомыслящие люди, которые рассуждают намного лучше, знают гораздо больше. Может, они мне и подсказку дадут, как дальше жить. Охота все повидать, чтобы в следующий раз сюда не попасть.
— А сам ты что думаешь, как дальше жить?
— Освободиться, устроиться работать пока на первое время к отцу, семью наладить, а там видно будет. Нарушать закон у меня нет больше желания. По первому разу пять лет, мне кажется, очень много.
Некоторые из вас мне дают поддержку, подсказывают, как дальше жить. По крайней мере, раньше я не верил в Бога, но сейчас я начинаю задумываться: может быть, и всерьез Бог есть. Я, может, попытался бы даже к Нему обратиться. Попробую, может, что-нибудь получится.
Паша, статья 152, воровство.
— В 97 году я воровал с моим старшим братом, он три раза сидел. Верующим я тогда не был (только по-своему: когда иду воровать, прошу у Бога помощи. Не знал, что так нельзя). После того, как я ограбил квартиру с братом, бабушка меня отправила в Дивеевский монастырь скрываться. Мне там понравилось, в Бога поверил, многое стал понимать. Прожил там года полтора. Потом приехали из милиции, посадили в СИЗО. Потом отец Александр из Ардатова и мой духовный отец, отец Георгий, взяли меня на поруки. Мне дали условно три года с отсрочкой на год. После этого я в монастыре пожил чуть-чуть, хотел стать или дьяконом или священником. Я помогал в алтаре, и мать Тамара, старшая алтарница, меня всё время учила, хотела, чтоб я стал батюшкой. После службы вечерней мы с ней допоздна сидели на клиросе, Библию учили, псалмы читали. Мы с моим другом, у которого отец протодиакон, хотели вместе поступать в семинарию. До поступления оставалось месяца три-четыре, когда я встретил девушку местную, из Дивеева, и крах, ушел из монастыря, стал жить у нее на квартире. У девушки моей, Наташи, было двое детей, поэтому не хватало денег, приходилось воровать. Я устроился работать в церкви. И сторожем, и дворником, и на клиросе иногда подпевал.
Во время условного срока я ограбил квартиру. Осудили на четыре года. Здесь я почти год уже. Но воспитатели говорят: «Через год выйдешь». Примерное поведение, активист. Я председатель отделения и председатель санитарной комиссии отряда. Надо смотреть за бирками, за порядком, за графиками, команды собирать для спортивных соревнований. У нас сейчас активистов мало, так как амнистия, люди уходят.
Мать мне не пишет, не приезжает. Одно письмо мне прислала, помню, на день рождения зимой, и все. Она алкоголик, поэтому у нее свои проблемы, я ее понимаю. Я на нее не обижаюсь, все равно люблю её такой, какая она есть.
Когда вы приезжаете, это как родители приезжают, братья и сёстры. Вы приехали на Рождество, я уже думаю, когда будет Пасха, когда вы приедете снова.
Материал подготовила Мария Маракулина.
Все имена воспитанников колонии изменены.
Благодарим руководство Ардатовской колонии
за содействие при проведении интервью
|
|
