словию» иной облик и связывает его с верой в Бога Израиля, в Бога Завета и с Его волей установить Завет с людьми. Десять заповедей показывают, что по сути означает вера в Яхве, завет с Ним. Они тем самым од­новременно определяют образ самого Бога, сущность которого проявляется в Его воле. Это связывает Дека­лог с основополагающим откровением Бога о самом Себе в 3 главе Книги Исхода, ибо и там самопредстав­ление Бога конкретизируется в представлении Его нравственной воли: Он услышал стоны угнетенных и пришел освободить их. Введение Декалога связывает­ся с этим началом как в формулировке Исх 20, так и в тексте Второзакония: Яхве предстает как Бог, вывед­ший Израиль из Египта — дома рабства. Значит, десять заповедей в вере Израиля отчасти представляют собой само понятие Бога. Декалог существует не параллель­но с верой, с заветом — из него становится ясно, кто есть Бог, с которым Израиль заключил завет.

С этим связано особое развитие понятия «свя­тость» в библейской религии. «Святость» обозначает, с религиоведческой точки зрения, прежде всего, абсо­лютно инаковое бытие Божества, Его специфическую атмосферу, которая порождает особые правила связи с Ним. И в вере Израиля сначала дело обстоит имен­но так; это показывает множество мест. Но поскольку Яхве демонстрирует Свою особенность, Свою абсо­лютную инаковость именно в Декалоге, становится очевидным (об этом настойчиво напоминают проро­ки), что абсолютная инаковость Яхве, Его святость, представляет собой ту нравственную величину, соот­ветствие которой заключено в нравственном поведе­нии человека по Десяти заповедям. Понятие святости

цифической _категор_ИИ Божественного как оно ^Ка вставлено в древнейших слоях предания, к кото-относится Декалог, сплавляется с понятием нрав-нности, и именно в этом заключается новизна, кальность этого Бога и Его святости; в этом заклю-ется и новая значимость, которую обретает этика, и сходя из этого определяется критерий выбора в стол­кновении с этосом других народов вплоть до того выс­шего уровня понятия святости, который в Ветхом За­вете предвозвещает образ Бога Иисуса: «Не сделаю по ярости гнева Моего... ибо Я — Бог, а не человек; среди тебя — Святый» (Ос 11:9). «И поэтому не может быть ни­какого сомнения в том, что вместе с провозглашением Декалога Израилю происходит избрание Израиля» — так сформулировал Герхард фон Рад в своем «Богосло­вии Ветхого Завета» эту связь, влияющую, в том числе, на литургическую жизнь Израиля⁵. Конечно, все это не означает, что глубина значения Десяти заповедей была осознана с самого начала и что простые слова предоставляют свободу движения к ядру нравственно­го познания. История истолкования — от самых ран­них слоев традиции до нового прочтения Декалога в Нагорной проповеди Иисуса — скорее показывает, как именно в этих словах могло и должно было постепен­но воссиять глубокое понимание воли Божьей и тем самым Бога и самого человека. Все сказанное ясно позволяет понять, что происхождение отдельных элементов десятисловия из внеизраильской области отнюдь не позволяет отделить его от ядра веры Заве­та; по сути, это можно утверждать лишь в том случае, если предполагается, что разум народов и открове­ние Бога без аналогий противостоят друг другу как чистый парадокс, то есть исходя из определенной по­зиции о связи откровения и разума, которая как раз не верифицируется в библейских текстах, но однозначно фальсифицируется ими.

Ганс Урс фон Бальтазар

Йозеф (Бенедикт XVI) Ратцингер

Хайнц Щюрман