Теперь вместе с указанием на
апостольское увещевание и обсуждением связи между верой и моралью в поле нашего
зрения попало церковное учительство. Ибо апостольские послания учат
осуществлению доверенных полномочий. В них Павел «церковно-учительно» принимает
решения о нравственной форме веры; это же верно в отношении остальных
новозаветных посланий, а также многочисленных нравственных предписаний
р ангелий и, в конечном счете,
Апокалипсиса. Павел своем увещевании не предлагает для обсуждения какиие-то
теории о человечески разумном, но истолковываает внутреннее притязание
благодати, как убедительно показал Г. Шлир в прекрасной статье о своеобразии
христианского наставления. Действительно, апостол прибегает к
категорическим приказам не слишком часто (1 Фес 4:10-11), хотя и понимает, что
у него есть для этого власть (2 Кор 8:8); он не желает противостоять
христианским общинам, ругать их или подгонять, как поступали педагоги
античности по отношению к детям, а предпочитает отеческое убеждение в христианской
семье. Однако именно здесь он ясно дает понять, что его словами взывает само
милосердие Божье. В его наставлениях увещевает благодать, Бог; это увещевание
_ Не какая-то необязательная добавка к Евангелию, оно подкреплено
авторитетом Господа, в том числе и там, где не носит форму приказания или
учительного решения17. То же самое очевидно, когда мы принимаем во
внимание центральные мотивы его призыва: спасительное событие во Христе,
крещение, единство тела Христова, памятование о Страшном суде18.
Демаркационная линия между благодатью и образом жизни тех, кто не знает Бога,
совершенно ясна: она символизирует отказ от распутства, алчности,
идолослужения, зависти и ненависти, обращение к смирению, терпению, истине,
беззаботности, радости! В таком поведении раскрывается основная заповедь любви.
Мысль Павла
продолжили в своих сочинениях ученики апостола, развившие апостольское
увещевание как основополагающую традицию для каждой конкретной ситуации.
Это означает, что для Нового Завета церковное учительство не завершается вместе
с эпохой апостолов; оно есть постоянный дар церкви, которая в
послеапостольское время остается церковью, стоящей на основании апостолов
благодаря тому, что их законные преемники заботятся о сохранении апостольского
учения. Это убедительно показал Лука, описывая кризис переходного периода, где
в качестве мерила церкви всех времен называет иерусалимскую общину,
пребывавшую «в учении апостолов» (ср. Деян 2:42), и изображает пресвитеров как
защитников апостольского учения (ср. Деян
20:17-38). Тут нет необходимости подробно развивать теорию
церковного учительства и его сосредоточения в учительстве преемника Петра, хотя
несложно продемонстрировать линии Нового Завета в этом направлении, с одной
стороны, в рамках все более ясно выступающих терминов «предания» и «преемства»,
с другой — в рамках богословского обоснования служения Петра. Ясно, что
основополагающее содержание апостольского преемства состоит именно в
полномочии сохранения апостольской веры и, тем самым, учительства, что по сути
включает в себя
чадачу уточнять этическое притязание благодати сообразно той
или иной эпохе.
Таким образом, мы
вернулись к началу наших размышлений. Действительно, христианская вера включает
в себя практику веры; ортодоксия без ортопраксии утрачивает свое христианское
ядро — происходящую из благодати любовь. Однако также указано, что
христианская практика питается смыслом христианской веры, явленой во Христе
через благодать церковного таинства. Практика веры связана с истиной веры, в
которой истина о человеке становится видимой через истину о Боге и поднимается
на новую ступень. Поэтому она радикально противоречит практике, стремящейся
сначала обеспечить факты и через них установить истину: вопреки такой
тотальной манипуляции действительностью ортопраксия защищает творение ради
Творца. Основные человеческие ценности, известные ей, ориентируются на пример
Иисуса Христа и не поддаются манипуляции. Она защищает человека, защищая
творение, — эта актуализация апостольского учения представляет собой
непреложное поручение, данное преемникам апостолов. Поскольку благодать связана
с творением и Творцом, то апостольское увещевание (как продолжение
ветхозаветного указания) имеет дело с разумом. Как бегство в чистую ортопраксию,
так и вытеснение содержательной этики из области веры (и относящегося к вере
церковного учительства), по сути, означает, несмотря на обманчивое первое
впечатление, клевету на разум: в одном случае вообще ставится под вопрос его
способность к познанию истины и отказ от истины возвышается до уровня метода;
в другом вера выводится из области разума
и разумное не допускается
в качестве возможного содержания мира веры. Поэтому либо вера объявляется
неразумной, либо разум неверующим, либо происходит и то, и другое. В то же
самое время, с одной стороны, разуму в любую эпоху приписывается однозначность,
которая ему не присуща сама по себе, а с другой — его высказывания соединяют с
духом времени таким образом, что истина исчезает за эпохой и для каждой эпохи
разумным является нечто иное, то, через что по сути иначе приходят к выбору
чистого господства практического разума. Вера апостолов, проявляющаяся в Рим 1
и 2, ставит разум выше. Вера убеждена в том, что разум способен к познанию
истины и что она поэтому должна не созидаться вне рациональной традиции, но
обрести язык в общении с разумом народов, в согласии и противоречии с ним. Это
означает, что как ассимиляция, так отрицание и критика должны развиваться из
фундаментального выбора веры и обрести в них свои надежные отправные пункты.
Способность разума к истине означает одновременно содержательное постоянство
истины, которая согласуется с постоянством веры.
Из всего
сказанного следует задача церковного учительства в вопросах этики. Вера, как
мы увидели, включает в себя основные содержательные решения по вопросам
этики. Задача церковного учительства прежде всего — продолжать апостольское
увещевание и защищать фундаментальный выбор как от позиции отказа от разума в
пользу данной эпохи, так и от капитуляции разума перед всесильной практикой. В
отношении фундаментального выбора верно то, что он соответствует основным
познаниям человеческого разума, который, однако, очищен, углублен и развит в
соприкосновении с верой. Позитивно-критический диалог с разумом должен, как
было сказано, продолжаться в любую эпоху. С одной стороны, никогда полностью не
очевидно, что действительно есть разум и что лишь кажется
«разумным»; с другой — всегда существует и иллюзорное разумное, и явление
истины через разум. В процесс ассимиляции истинно разумного и отвержения
кажущегося разумным включена вся церковь; церковное учительство не может в
изоляции заниматься этим процессом и с безошибочностью оракула разъяснять
каждый аспект. Жизнь и страдание христиан, хранящих веру в ту или иную эпоху,
так же включены сюда, как размышление и вопрошание ученых, которые, однако,
действуют вхолостую, если у них отсутствует основание в христианском бытии,
позволяющее различать духи в страданиях повседневности. Опыт веры всей церкви,
соединенное с верой исследование и вопрошание ученых — два фактора; чуткий
взгляд, слушание и решение церковного учительства — третий фактор; то, что
правильное учение устанавливается не автоматически, но требует «увещевания и
наставления» пастырей церкви, церковь ощутила уже в первые века и именно
поэтому сформировала служение тех, кто через молитву и возложение рук
приобщился апостольскому преемству. Это служение и сегодня обязательно для
церкви, и если ему принципиально отказывают в компетенции принимать
содержательное решение за или против истолкования проистекающей из веры этики,
то тем самым искажаются основы апостольского предания.